Андалусская поэзия - страница 6

Любовная лирика отличается одним важным качеством: еще мединский поэт VIII в. Омар ибн Абу Рабиа внес в свои газали живой диалог влюбленных. Они объясняются в любви, ссорятся, упрекают друг друга, мирятся, назначают свидания и угрожают разрывом и разлукой. Лучшие любовные стихотворения андалусцев, например, стихи Ибн Зайдуна, представляют собой маленькие шедевры, изображающие перипетии самоотверженной любви, эти стихотворения часто сравнивают с поэзией провансальских трубадуров. Тонкость, изысканность, психологизм характерны и для Ибн Зайдуна, и для известного андалусского прозаика и поэта Ибн Хазма, особенно в стихотворениях, которыми он иллюстрирует рассказы в книге «Ожерелье голубки» — повести о «сущности и свойствах любви», а также для мувашшахов Ибн Сахля.

Некоторые газали андалусских поэтов написаны в традициях багдадской поэтической школы, блестящим представителем которой был Абу Нувас, живший в конце VIII в. Эти стихи намеренно грубоваты, ироничны и далеки от куртуазного идеала Ибн Зайдуна. В Андалусии это направление представляли главным образом аль-Газаль и Ибн Кузман, чьи стихи отличаются намеренным «бытовизмом». Лицо любимой сравнивается уже не с розой, а с мукой и яблоками. Постоянным действующим лицом становится сводня — персонаж, известный уже в античной литературе и часто встречающийся в произведениях средневековых испанских авторов.

Андалусские поэты сложили немало стихов, относящихся к разным жанрам философской лирики — от так называемых зухдийят, посвященных обличению человеческих пороков: скупости, высокомерия, несправедливости, полных мрачными рассуждениями о тщете жизни, неизбежности смерти, до аллегорических стихотворений Ибн аль-Араби, крупнейшего арабского поэта-мистика. Во всех мусульманских странах средневековья были популярны короткие зухдийят андалусца Ибн Абд Раббихи, которые он включил в свое сочинение «Чудесное ожерелье» — первую арабскую антологию общеобразовательного характера, где отдельные главы посвящены власти правителей и долгу подданных, царствованию андалусских Омейядов, стихосложению и риторике, остроумным изречениям и удачным ответам, и даже дуракам, невеждам и нравам диких кочевников Аравии.

Излюбленной темой зухдийят была мысль о равенстве всех людей после смерти: «Не помогут пышные гробницы, все равны пред зовом смерти», — говорит один из авторов «увещаний и наставлений», к которым причислялись стихи этого жанра.

В отличие от зухдийят, характерных сравнительной простотой образов, философская мистическая лирика чрезвычайно сложна, ее можно понимать на нескольких уровнях. Стихи Ибн аль-Араби могут показаться неискушенному читателю обычными любовными стихотворениями; несчастный влюбленный оплакивает разлуку с возлюбленной, вспоминает ее, «когда блеснет молния на востоке», описывает трудный путь по пустыне и оплакивает дни прошедшей молодости. В действительности каждая строка этих стихотворений — сложнейшая аллегория, непонятная без комментариев, которые нередко занимают больше места, чем сами стихи. Ибн аль-Араби снабдил свой поэтический сборник «Толкователь страстей» собственными комментариями, где подробно объясняет каждый образ: «Это высшее знание, божественные светочи, тайны духа, указания разума и его законы. А выражено все это в форме стихов о любви и воспевания прекрасных девиц, ибо всякому образованному и чувствительному человеку приятны подобные слова и он стремится к ним всей душой».

Благодаря блестящему мастерству поэта его стихи близки и читателю, воспринимающему их как любовную лирику, и философу-мистику, знающему, что «песчаный холм» — аллегория сочетания разума и веры, мираж — аллегория состояния беспокойства, непостоянства, стремления к высшей истине, которая является разуму и чувствам на миг, словно пустынное марево; жестокая и недоступная возлюбленная, не желающая ответить на привет и охраняемая в «заповедных землях» («прямое» или внешнее понимание, от которого Ибн аль-Араби предостерегает в предисловии), превращается во «внутреннем» понимании в одну из эманаций высшей истины и божественного света. Почти все стихи Ибн аль-Араби были положены на музыку, их пели искусные невольницы для ценителей искусства, и мистики-суфии, приходившие в экстаз и от «дивных слов», и от заключенного в них, по их мнению, глубокого философского смысла.