Андрей Соболь: творческая биография - страница 9
»>22, как попытку услышать и запечатлеть ту самую «музыку революции», о которой писал А. Блок. Автор рецензии не пересказывает сюжеты произведений, но стремится передать общее впечатление, дать почувствовать специфическую текстуру книги А. Соболя: «Здесь в большое, увлекательно-излитое и живо выписанное полотно втянута старая, превращающаяся Россия, ее движущаяся масса: армия, тыл, беженцы, народ, – в гремучей пестроте и движении, в многоличии и многообразии стройно несущихся хоров, общего – вблизи распадающегося на единицы, на множество, на отдельности, на неповторимости, на лица, на единственное, однажды пережитое чувство»>23. При этом П. Жаров, в отличие от других критиков, рассматривает произведения А. Соболя в неразрывном единстве формы и содержания – говоря о том, что написано, он обязательно обращает внимание на то, как это написано, отмечая «превосходный эпический такт: спокойствие, мерность, сгущенность и нужный эпитет»>24. Но особое значение для нас имеет то, что П. Жаров делает попытку определить место А. Соболя в литературном контексте, помещая его на границе между реалистами и экспрессионистами и указывая на «генетическую связь» с Л. Андреевым, А. Блоком и Ф. Достоевским.
Большинство рецензентов ставили художественное мастерство писателя в прямую зависимость от его идеологической позиции, именно поэтому безоговорочно была принята только беспроигрышная по выбранному материалу автобиографическая повесть «На каторжном пути». Уже через месяц после выхода повести в свет появились газетные анонсы и журнальные рецензии А. Лежнева, Ю. Соболева, К. Злинченко, А. Придорогина>25. Все они были построены по одной схеме и утверждали практически одни и те же тезисы: в ряду литературы, обличающей жестокость царского режима, появилось еще одно незаурядное произведение, его новизна в том, что автор описывает не героическую борьбу и эффектные массовые выступления, а вереницу страшных будней каторги и ссылки, и в заключение – особая актуальность произведения и его значение в воспитательной и пропагандистской работе среди молодежи, которая «знает ужасы каторги лишь понаслышке»>26.
При этом рецензии изобилуют идеологическими клише и штампами того времени: каждый считает своим долгом упомянуть о «светлых образах революционеров-мучеников» и «озверевших надзирателях», о «карательном быте дореволюционного прошлого» и «революционной ненависти к сокрушенному полицейски-самодержавному строю».
Полностью фокусируясь на содержательной стороне произведения, авторы статей практически не говорят о художественном мастерстве писателя. И лишь А. Лежнев в своей рецензии, опубликованной в журнале «Красная новь», упоминает о «незаурядных литературных достоинствах» книги: «Расположение материала, сильные мазки, отбор характерных и многоговорящих подробностей – все это показывает уверенную и смелую руку», хотя «в лиризме Соболя чувствуется неврастеничность и развинченность»>27.
Самоубийство писателя в 1926 году породило всплеск интереса к его жизни и творчеству. В 1926—1928 гг. появляется ряд статей – воспоминаний и материалов к биографии: Я. Д. Баум «А. Соболь перед военным судом», А. Бонишко «А. Соболь», Э. Родин «Мои воспоминания об А. Соболе», Б. Файвуш «Об А. Соболе» и др. А в критической литературе делаются попытки связать биографию с творчеством и объяснить произошедшую трагедию через произведения писателя. Кроме того, в это время появляются первые и, к сожалению, оставшиеся последними, серьезные исследовательские статьи—монографии: Д. Горбов «Дневник обнаженного сердца», Зел. Штейнман «Человек из паноптикума».
Д. Горбов в своей работе выделяет две главные линии, две основные темы творчества писателя. О первой говорят даже сами названия многих произведений: «Люди прохожие», «Мимоходом», «Салон-вагон», «Последнее путешествие барона Фьюбель-Фьютценау». Это «тема движения, более или менее стремительной смены»>28. При этом Горбов отмечает характерную особенность этого движения – «невольность и вынужденность». «В лучшем случае, это – рывок из безысходности, притом чаще всего неудачный