Ангел гибели - страница 5

«Тут», перед лицом тещи, Егор выглядел бездельником. Зарплату он приносил маленькую, а активности, цепкости, чтобы все в дом, все в дом, у Егора не было вовсе. И сверх зарплаты ничего не было, а за кандидатскую он даже не брался, хотя — теща знала это от дочери Ларисы, жены Егора, совершенно точно: человек, защитивший диссертацию, сразу начинает получать серьезно больше. А Егор так и не собрался объяснить ей, что по институтской этике он не может браться за самостоятельную тему, пока не защитится зав., иначе все решили бы, что он под своего шефа копает. А копать под собственное начальство нехорошо, и к добру это не приводит. Зав. же защищаться не спешил, все что-то тянул, и конца не виделось. Телевизору на месте Егора было бы, ей-богу, легче. Спокойнее.

Зуб уже почти не беспокоил, почти совсем не беспокоил. Так, трепетало что-то невнятное. Да и с чего бы беспокоить тому, чего нет? Откуда у телевизора зубы? Егор держался за раз найденную линию, как за вагонный поручень, когда ноги — в воздухе. Ему казалось, он чувствует, как хрупкий ненадежный костяной каркас переходит в спокойный серый металл. Глаз, правый, расширялся, и поверху скользил слой стекла, еще тонкий. Потом он, наверное, станет в палец толщиной согласно инструкции, чтобы предохранять зрителей от взрыва колбы, если таковой произойдет. А второй глаз, левый, медленно, но верно уходил внутрь, чтобы стать лампой и тем приобрести качество новое, ценимое, для человеческого глаза невозможное, — заменяемость. Если лампа выйдет из строя, на ее место можно поставить другую. И ничего не изменится: легко, просто, удобно, в духе. А если лопнет, взорвется, не выдержит глаз? Легко заменить? Трудно. Да. И кожа переходила в тонкий, загорелый пластик, шла разводами под дерево ценных пород. Ценных!.. Время пластика — не время кожи, подверженной и вообще несовременной. Не время дерева. Если дерево срубить, оно снова не вырастет. В лучшем случае, вырастет другое, да и когда это еще будет. А фабрики выходят на режим и переходят за, и пластик идет-течет нескончаемой лентой. И если его ободрать, можно наклеить такой же. Точно такой же, одной машиной деланный.

А еще у Егора был день рождения, и бюллетень время от времени, и отпуск каждый год. Время — передаточная цепь велосипеда, на котором господь едет по гладкой мебиусовой дорожке бесконечности. Ведущую звездочку вращает он со скоростью, той, какая уж его устраивает, а малая крутится в совсем сумасшедшем темпе, — может быть, малая звездочка и есть наша Земля? Вряд ли, велика честь. Скорее, пылинка, подхваченная колесом с шоссе…

Утро и теща застали Егора телевизором на кухне, на двух табуретках.

— Эге! — сказала теща и крикнула: — Лариса!

— Ну, что там? — вошла в кухню жена. Жена? У телевизоров нет жен. Вдова? Но Егор не умер. Скорее всего, бывшая жена, а именовать мы ее будем Ларисой для краткости и простоты ради.

— Что это? — спросила Лариса. — А Егор где? Пускай он втаскивает.

— Давай, бери с того краю, — резковато оборвала теща. — Некогда мне, кофе варить надо, а тут к плите не пройдешь. Давай осторожненько. Да ты перехвати за середину, так руки в дверь не пролезут. Ну, понастроили… Так, ставь сюда, вечером уберем.

— Мама, а где Егор? — переспросила Лариса. Но мать слабо отмахнулась и пошла на кухню слепо, ничего не видя, ничего пока не говоря. Открыла газовый кран, поставила кофейник, чиркнула спичкой. Кофе она уважала с тех пор, как впервые в город попала, нянькой, и до сих пор не разлюбила. Держит хорошо, до обеда прямо, — мотивировала. И не какой-нибудь пила растворимый, хотя старшим продавцом в гастрономе работала и возможность имела, но молола сама, «арабик», и другого не брала. Она все молчала-молчала, пока не полезла вверх коричневая пена, а тогда сказала, видно, думать кончила:

— Там он, твой законный. Подарочек! Считай, сбежал от тебя.

— Как — сбежал? — распахнула слипающиеся глаза Лариса. — Куда сбежал? Туфли его вон там, в прихожей стоят.

Прихожую из кухни напрямую было видно, такая уж планировка. И туфли Егора, бывшие, стояли там: летние, светлые. Егор аккуратно ходил, ноги у него вечно побаливали, мозоли отчего-то набивал, наверное, от асфальта.