Ангел мой, храни меня - страница 8
Все когда-нибудь проходит, прошла и эта ночь, и неизвестно было, откуда надо брать силы, чтобы, поднявшись утром, идти на работу, никак не реагируя на откровенно-любопытные взгляды, натянув на лицо обычную спокойно-доброжелательно-непроницаемую маску. Но и с этим Цветков справился, только вот не знал, зачем...
Она вернулась через три дня, поздно вечером, почти ночью. Он знал по стуку в дверь, что это она, поэтому открыл, не зажигая света, чтобы не видеть ее унижения. Александра вошла, осторожно прикрыв за собой дверь, поставила возле ног небольшой чемодан и как-то без интонации произнесла, видимо, давно заготовленную и затверженную фразу:
- Пожалуйста, не выгоняй меня, мне больше некуда идти...
Василию оставалось лишь сообщить ей, что это и ее дом тоже. Только сейчас он понял, что знал о душевной боли далеко не все. Если раньше раскаленный гвоздь словно торчал в его сердце, то сейчас его как будто несколько раз с садистским удовольствием повернули. Казалось, от боли и жалости к себе и жене, такой растерянной и слабой, он не мог дышать, поэтому, прижимая руку к левой стороне груди, поторопился лечь в кровать. В эту ночь, как и много лет назад, она пришла к нему, но он не подвинулся, уступая ей место, а она не легла рядом, а лишь присела на краешек постели и начала рассказывать, что ждала своего, как ей казалось, будущего мужа в заранее снятом им доме. Он должен был приехать к ней, оставив семью, чтобы учительствовать в деревенской школе, но, видимо, в самый последний момент просто испугался.
Она говорила о ужасе, который ощутила, поняв, что он не приедет, о страхе, который испытала, проведя две ночи в чужом пустом доме, вслушиваясь в ночные шорохи и звуки, о стыде, который, как она знала, навлекла не только на свою глупую голову, но и на голову мужа. Слезы ручейками текли, как когда-то, по ее щекам, но она их не замечала. Рассказывая, Александра не щадила себя, потому что понимала, что разрушила все, что только могла, но этого оказалось недостаточно, чтобы из руин что-то создать. Но больше всего она жалела, что обидела его, Василия, и понимала, что жить здесь больше не может, поэтому просила только две недели, чтобы могла все продумать и решить, как ей быть дальше. Потом она встала и побрела в свою комнату, а у Цветкова не было ни сил, ни желания остановить ее.
Две недели подходили к концу, надо было на что-то решиться, но Александра так и не смогла выйти из дома, чтобы начать поиски нового жилья. Ей казалось, что встречные будут показывать на нее пальцами и смеяться вслед, и среди них не окажется ни одного, кто бы пожалел. И чем ближе становился срок ухода, который она назначила сама, тем меньше оставалось сил, чтобы что-то сделать. Все кончилось тем, что она тяжело заболела: поднявшаяся температура никак не хотела спадать, отчего казалось, что внутренний огонь сжигает ее.
Она запретила вызывать врача, и Цветков, правильно поняв причину, не настаивал, а принялся лечить ее так, как умел, как делала когда-то Егоровна. На ночь он располагался на матраце возле диванчика и ежечасно обтирал горевшее тело влажным полотенцем, молясь, чтобы тяжелое дыхание жены не остановилось.Александра почти все время находилась в каком-то полузабытье, а если ей становилось чуть легче, принималась тихонько плакать, мучаясь от всего совершенного и своей беспомощности. В такие минуты он уходил на кухню и долго курил, не пытаясь хоть как-то успокоить ее, потому что не знал слов, какими можно успокоить жену, брошенную другим мужчиной.
На четвертый день ей стало легче, и Цветков так же молча перебрался в свою комнату. Через два дня она начала потихоньку вставать, и он уже стал надеяться, что болезнь отступила окончательно. А еще через два дня утром сквозь сон услышал, как ее тошнило. Василий соскочил с кровати, бросился к дверям кухни, чтобы хоть чем-то помочь, но неожиданно остановился, все поняв. Потом Цветков слушал, как Александра, стараясь сдерживаться, опять тихонько плакала, и ему казалось, что это продолжалось бесконечно. А он, сидя в своей комнате, раскачивался на стуле, потирая пальцы, и не решался пойти и заговорить с ней. А когда все же зашел, то еще долго стоял у двери, вздыхая и переминаясь с ноги на ногу, пока не сказал: