Ангел страха. Сборник рассказов - страница 14
— Милый, сама она ушла, своей охотой… Повинилась она мне… Я было хотел поучить, чтобы, значит, понимала. А она, Санька то есть, как зыкнет: «Спасите!» Ах ты, Боже мой! Я за нею. Она в овраг и забилась… А тут идет барин… Я, значит, к ему: так и так мол… Гляжу, идет ко мне, подошел да ке-эк… Чистое звездопомрачение сделалось…
— Эй, Александра! — крикнул Горбов.
— Тут я! — отвечала девушка измученно-покорным голосом.
И при звуках этого голоса Володе вдруг захотелось броситься вперед и рыдая крикнуть: «Это моя девушка: мы связаны с ней!»
Ко вместо того, он остался стоять на месте, как приговоренный к мучительной казни стоит у позорного столба.
— «Тут я!» — передразнил Горбов: — Разве тут твое местой? Твое место подле мужа… Подь сюды…
— Не пойду я.
— To есть, как это не пойду? Вот я те сейчас «не пойду!»
— Тятенька, не троньте! Я легче вас: вперед побегу, в канаву брошусь.
Горбов и неизвестный пошептались. Потом слышно было, как один из них полез в овраг, а другой пошел вдоль края. Это был Горбов. Он бормотал:
— Постой же! Ах ты, дрянь!
Далеко влево послышалось хрустение. Это выбиралась из оврага Саша.
Инстинктивно Володя бросился к тому месту, в парке, где находился продолговатый, узкий пруд, называвшийся «канавой». Глазами он следил за тонкой, полупрозрачной фигуркой девушки: она повернула вправо и скрылась, точно растаяла не то в предрассветных сумерках, не то в слабо шумящей заросли.
Сначала скорым шагом, потом почти бегом, Володя добрался до канавы и притаился. Его било как в лихорадке. В парке было еще совсем темно и воды не было видно; зато на полянке сквозь стволы деревьев кусты серели на довольно широкое пространство, и он мог ясно видеть всякого подходящего к канаве. Ремень резал ему плечо, но Володя даже и не подумал его поправить. Он бросился на кучу грязного щебня, покрытого мусорной травою, и сидел так в неудобной позе, на острых камнях в тупом оцепенении, прислушиваясь лишь к глухим, тяжелым ударам собственного сердца.
Так прошло неопределенно-долгое время.
Наконец, послышались голоса. Через полянку двигались трое. Впереди всех, судя по росту, Горбов.
— Так-ту будет крепче, — сказал его голос.
— Нельзя, милый! Ничего не поделаешь! — тянул другой мужской голос. — У меня у самого ухо болит… За что спрашивается? Вот теперь я тебя, примерно, поучил… при отце… Верно, Ликсей Иваныч?
— Верно.
— Оно и правильно. Я завсегда так: по щекам да в волосья… А чтобы ногой пинать али в брюхо, не-ет, милый ты мой, я на это не согласен… И в ухо тоже зачем же? Тоже бьют теперь по хребту: это не настоящее дело. По хребту дал раза — и дух вон…
Постепенно их голоса замолкли вдали.
«Ах, какая скверная история!» — подумал Володя с тоской.
Уже раздетый и лежа в постели он еще раз настойчиво подумал, словно в этой мысли был какой-то облегчающий исход:
«Иван Григорьевич прав, ах, как он прав! Вся беда в том, что мы смотрим на вещи слишком просто… да, и слишком смело. Мы дерзкие, жестокие, первобытные, примитивные люди. Оттого нам иногда так тяжело живется, так бесконечно тяжело! Да, оттого. Только оттого!»
Об этом он думал, погружаясь в тяжелый сон, и во сне ему казалось, что он лежит в овраге: голова у него в глубокой расселине, из которой дует ветер, а над ногами светят звезды и качаются ветви, — и кто-то говорит ему:
— …Вы оттого несчастны, что думаете, будто все вещи слишком просты. Вы оттого несчастны, что у вас нет ничего, кроме барометра и термометра. Вы оттого несчастны, что ваши дни похожи один на другой.
— Кто ты? — спросил Володя.
— Я ангел оврага! — отвечал неизвестный голос. — Я берегу тайну барсука.
— Но почему наши дни однообразны? — спросил Володя ангела с тяжелым вздохом.
Ангел что-то отвечал, и Володя понимал, покуда он говорил, и усиливался запомнить то, что говорил ангел. Сердце его дрожало от смутной радости, переполнявшей все его существо. Слезы душили ему грудь, и он сладостно плакал в ответ на слова ангела.
— Ты — эльф? — спросил он его, рыдая.
Но ангел отвечал что-то уже совсем непонятное. Еще немного погодя, его слова сделались шелестом листьев. Темнел овраг, и кто-то сидел на самом дне его и тяжко стонал. Это была Саша. Володе сделалось страшно и вместе невыносимо больно, и от этого чувства невыносимой боли он проснулся.