Английский флаг - страница 10

Спустя минуту Германн сам нарушил молчание и осторожно поинтересовался: а что, собственно говоря, гостя интересует? Тот, однако, медлил с ответом, словно взвешивая что-то про себя. Может быть, продолжал Германн, вы хотите задать мне какие-то вопросы личного характера? Скажем, удостовериться, добавил он с легкой полуулыбкой, которая как бы авансировала полное взаимопонимание, которого ты вправе ожидать, когда речь идет о двух равноправных собеседниках, что и сколько мне известно?

— Что ж, это, во всяком случае, было бы весьма интересно, — с некоторым безразличием ответил гость. — Охотно готов вас выслушать; конечно, при условии, что вам самому об этом хочется рассказать.

— Ну отчего же, — пожал Германн плечами. В конце концов, скрывать ему нечего. Тем более что особенно много сказать он и не смог бы… Да, слышать об этом он слышал, факт. И знает, что произошло это тут, в окрестностях. Да, очень прискорбно; даже говорить об этом и то крайне прискорбно и неприятно. Сам-то он тогда всем этим вещам особенного значения не придавал. Не хочется утомлять гостя оправданиями, объяснениями, но ведь в любом случае одна причина — чтобы о прочих не поминать — и так очевидна: он, Германн, в те времена был, в сущности, еще ребенок; нет-нет, это, конечно, не оправдание, всего только объективное обстоятельство, но в какой-то мере свет на ситуацию оно проливает… Разумеется, до него и так доходило то-се… насчет того, что там творилось… Хотя попытки воспрепятствовать распространению слухов предпринимались немалые… а возможно, как раз именно благодаря таким попыткам, вы же сами понимаете… в общем, о некоторых вещах просто невозможно было не знать, пускай ты этого и не хотел вовсе… Кто это отрицает, тот — лжесвидетель… Что же касается деталей, масштабов, то есть, собственно, конкретных данных об этом… предприятии, то они стали вырисовываться в более или менее четком виде лишь позже.

Германн на минуту замолчал; его подвижные руки, сопровождавшие речь постоянной жестикуляцией, поясняющей фразы, теперь, словно он нашел для них наконец прочную опору, сплелись вокруг высоко поднятых колен; в тишине возникшей паузы отчетливо слышалось легкое похрустывание суставов пальцев.

Конечно, конечно, он мог бы, как многие другие, просто отмахнуться от всяких там слухов — кто бы его упрекнул за это? Но, продолжал Германн, что-то не давало ему покоя, что-то тревожило, разжигало его любопытство… Нет, нет, любопытство — не то слово, и дело тут не в стыдливости; может, надо говорить скорее о чувстве долга, о мучительной внутренней потребности знать истину… Словом, он углубился в настоящую исследовательскую работу, принялся лихорадочно искать факты; причем прежде всего факты четкие, неопровержимые, без которых он не мог добиться ясности в этом деле. Он собирал доказательства, составлял досье, у него накопился целый архив — о, ему было бы что продемонстрировать гостю. Оставалось лишь сесть и систематизировать всю эту массу вещественных доказательств, да только… И тут Германн глубоко вздохнул, откинулся в кресле, не опуская колен, и на мгновение прикрыл глаза, словно яркий свет лампы раздражал его.

— Только вот беда, — продолжил он наконец, — даже простые предположения иногда могут далеко завести… слишком далеко. Конечно, человек так устроен: не может он некоторые вещи не домысливать до конца, просто не может… Пусть эти мысли принадлежат не ему, и все-таки… вытекают не из его собственных взглядов, а… как бы это сказать… Вы понимаете меня? Словом… есть в этом что-то отпугивающее. Что-то в тебе вдруг поднимает голову… внутренний протест, что ли?.. Какое-то чувство, которому трудно найти название… Боюсь, я выражаюсь недостаточно ясно…

Он опять замолчал, нерешительно взглянув на гостя. И хотя тот остерегался каким-либо словом повлиять на настроение хозяина, Германн, видимо, увидел в его лице что-то вроде одобрения — и заговорил снова.

— Может быть, — сказал он, — уже сам факт, что такое — возможно… Да-да, как если бы ты предположил невероятное и вдруг наткнулся на подтверждение, что… что оно вероятно… Ну вот, — воскликнул он возбужденно, — мне, кажется, удалось уловить то чувство. — Он наклонился к гостю совсем близко, глаза его горели странным светом, голос перешел почти в шепот. — Сама возможность. Вы понимаете? Ничего больше, лишь голая возможность. Ведь если что-то случилось хотя бы один-единственный раз, с одним-единственным человеком, значит, оно уже перешагнуло границу возможного, это уже реальность, это уже закон реальности… — Он замолчал, глядя перед собой с таким выражением, словно у него кончились последние силы; а потом смущенно продолжил: — Не знаю, понятно ли вам, что я имею в виду…