Анна, Ханна и Юханна - страница 18

Это ложь, подумала Ханна.

Но прошла неделя, а от Йона Брумана не было вестей. Впервые в жизни Ханна впала в отчаяние. Это было тяжелее всякого стыда, и она поняла, что именно надежда делает человека уязвимым. Нельзя надеяться и верить в божественную справедливость.

– Вставай скорее! – прикрикнула на нее Ловиса. – Что сидишь как привидение? Если заболела, то отправляйся домой к матери.

Но Ханна не могла уйти в темноту с ребенком. Осень в этом году пришла рано, сильный ветер срывал сухие листья с ветвей, и сейчас, в раннее воскресное утро, они хрустели под ногами, пока Ханна шла к коровнику на дойку. Там, в темноте, ее ждал Август.

– Святой отец, – удивленно произнесла Ханна, – что вы здесь делаете в такую рань?

Пастор прижал палец к губам и указал рукой на дом.

– Они спят, – прошептала Ханна.

Тут она узнала, что Йон Бруман побывал у пастора в понедельник, договорился о венчании и попросил пойти к Ханне с предложением. Помимо того, они поговорили о церковных документах на мальчика.

– Я позаботился о том, чтобы во время оглашения в церкви было сообщено и об опекунстве Брумана, – сказал Август с затаенным удовольствием.

Бруман уехал в Вермлан, чтобы перевезти оттуда мебель и другие пожитки в дом у мельницы на Норвежских порогах. Он вернется через несколько недель, и тогда состоится бракосочетание.

– Отчего же вы так долго не шли?

– У нас с матушкой не было ни единой свободной минутки. Надо было выкопать картошку до наступления холодов, а то нам не хватило бы ее и до Рождества.

Ханна согласно кивала, не в силах его упрекнуть. Она тяжело опустилась на скамеечку и продолжала кивать, а он стоял в дверях коровника и говорил, что ей пора приниматься за дойку. Она, плача, взялась за работу, и горячие соленые слезы падали в теплое молоко.

Но прошедшая неделя многому ее научила. Нет, никогда и ни на что нельзя надеяться.

Возвращаясь домой в слабом свете всходившего солнца, Август думал о том, что забыл сказать Ханне самое главное: зимой и он, и его мальчики будут загружены работой – Бруман попросил их помочь с ремонтом мельницы.

Был у Августа и лесоматериал – отлично высушенные за трудные годы бревна. Он запасал их, когда ему пришлось до изнеможения трудиться, строя настоящие коровники.

Ханна, вернувшись в дом, занялась привычным делом. Когда завтрак был съеден, она спокойно сказала Иоэлю Эрикссону, что пойдет к родителям и возьмет с собой сына. Иоэль хмуро кивнул и сказал, чтобы она поторопилась и ушла до того, как проснется Ловиса.

– Смотри не опоздай к десятичасовой дойке, – добавил он.

Было очень холодно, когда Ханна по тропинке углубилась в лес. Но девушка не чувствовала пронизывающего ветра, ей было тепло от распиравшего ее чувства благодарности.

Она впервые всерьез подумала о Брумане, о том, как ей вознаградить его. Она любит порядок, она сильная, она знает, что требуется от хозяйки дома. Деньги сами по себе никогда ее особенно не заботили, но считать их она сумеет, учитель хвалил ее за успехи в арифметике. Она поведет хозяйство так, что Бруман будет гордиться своим домом и своей женушкой.

Потом она вспомнила о мебели. Интересно, что за мебель привезет он из Вермлана? Наверное, красивую, намного красивее, чем в Люккане. Она одернула себя, вспомнив клятву не питать пустых надежд.

Мальчик замерз и начал капризничать. Ханна взяла его на руки и прикрыла своей шерстяной шалью. Тропинка между тем вывела ее из леса на поле Августа. Там уже работали, выкапывая картошку, но мать, тоже бывшая здесь, оторвалась от работы и пошла навстречу дочери.

– Значит, освободилась, – сказала Майя-Лиза, и в ее голосе было больше теплоты, чем в словах. Ханна вгляделась в утомленное лицо матери и прочитала в ее глазах радость. И еще гордость. Это было так необычно, что Ханна на мгновение потеряла дар речи и смогла лишь выдавить обычное «С добрым утром».

Они сварили кофе, сели за стол в кухне и стали пить кофе вприкуску, ощущая, как сладкие кусочки растворяются во рту от горячего напитка.

Потом мать произнесла:

– Надеюсь, ты не будешь спать вповалку с тремя или четырьмя детьми.

Ханна не дрогнула, только вздохнула глубже, чем обычно, но спина ее осталась прямой. Она подумала о том, о чем не смела говорить даже сама с собой. Йон Бруман будет делать с ней то же, что сделал Рикард, сын Иоэля. Будет делать каждую ночь, на той кровати в горнице.