Антарктика - страница 14
Середа любил Аверьяныча. А в этом, первом капитанском рейсе просто льнул к нему, словно к отцу родному. Обычно с отходом Середа обретал спокойствие. Объясняя свое состояние, Юрий повторял ненароком вычитанную поговорку английских марсофлотов: «Кливер поднят, за все уплачено!». Море, тревожная доля штурмана, а потом азарт большой охоты — все это надолго и надежно отодвигало суматоху земных будней, но не оставляло места для раздумий о неожиданно подкравшейся сложности в отношениях с Катей.
4. С грустью и какой-то стыдливой жалостью к самому себе вспомнил Середа последнее прощание с женой. Он невольно сравнивал с ним первую антарктическую разлуку… Тогда Катя заворожила весь экипаж. В тесной кормовой каюте второго помощника побывали все — от видавшего виды капитана до впервые, как и Середа, идущего в рейс слегка напуганного судового повара, кондея Валерика. И каждый уносил от краткого общения с красивой и умной женщиной надежный талисман на удачу и счастье. Сколько теплоты и затаенной тревоги было тогда в ее обычно-то строгих серых глазах! Сколько деловитой заботы в каждой милой и в то же время нужной мелочи, которые как-то сразу преобразили неуютную каюту… Потом, когда всех остающихся спровадили на причал и у трапа, поеживаясь на осеннем ветру, застыла стройная фигурка молодого пограничника, Катя вдруг заплакала. Она плакала, не замечая упавшего платка и разметавшихся волос, не вытирая слез, не слушая утешений других жен, которых еще полчаса назад успокаивала сама.
— Не надо, Катюша! Не надо, родная моя! — закричал с кормы Середа и, потрясенный, забыл продублировать команду капитана…
В этот отход Катя была до обидного спокойной. «Ничего удивительного — привыкла! — сам себя утешал Середа. — Всякий подвиг при повторении перестает быть подвигом… Да и то сказать — подвиг! Вон люди в космос чуть не в обнимку летают!» Но все эти умозаключений удивительно легко рушились, едва он припоминал торопливый прощальный поцелуй, только ему заметную насмешливость во взгляде жены, если он вдруг, забывшись, начинал кому-нибудь рассказывать о беснующихся красках тропического заката, когда кажется, что небо поет…
5. Я узнал Екатерину Середу уже такой — снисходительно-насмешливой к моряцкой судьбе мужа. И это, наверное, предопределило мое отношение к ней.
Я не люблю надменных женщин. Их не хочется защищать — такими они кажутся сильными. Для них не хочется петь песен — такими они кажутся глухими. Их не хочется ласкать — такими они кажутся мраморными. Я не люблю надменных женщин — мне кажется, это они извели на земле рыцарство.
Первое время при встречах с Екатериной я просто терялся. Или молчал, или, наоборот, из кожи вон лез, только бы доказать ей свою значимость. А потом сгорал от стыда и долго на себя злился.
Да и сам Юрий даже на китобойце, когда в каюте жила последние сутки перед отходом жена, становился суетливым и вроде сутулился.
«Не любит она моего друга!» — вот что я сказал сперва самому себе.
— Не любит она Юрия, — повторил я спустя несколько месяцев вслух.
— Почему?! Почему вы так решили? — взволнованно изумилась Ирина Кронова. Я провожал ее из театра. Ирина остановилась. — Нет, вы не должны так говорить!
— Вероятно, не должен. Хотя это и правда.
— Нет! Это неправда! — Ирина сердито потрепала меня за рукав пальто. — Она его любит!
— Почему вы так уверены?
На это «почему» Ирина не нашлась что ответить. Но я почувствовал в ее словах убежденность и немного усомнился в правильности своей догадки.
«Что же тогда?..»
6. А все было и очень просто, и очень сложно. Так просто, что и рассказывать нечего. Так сложно, что и посоветовать не знаешь что.
После мореходки плавал Середа на буксире в портфлоте. То ли глуховатый замнач не простил ему шутовской песенки, то ли у начальства были более серьезные причины, но за Босфор, в дальнее плавание, Середу пустили не сразу. Тогда-то, чтобы заглушить вечернюю тоску, поступил он в политехнический, на вечернее отделение. Рьяно учился.
Его скоро заметили. И преподаватели, и красивая строгая студентка выпускного курса стационара Катя.