Античное христианство и гностицизм - страница 9
Точно так же представление о девственном зачатии противоречит мысли о предсуществовании Христа, противоречат друг другу вера в творение и признание нетварных духовных существ (1 Кор., 2:6 слл.; 2 Кор., 4:4; Гал., 4:3). Несовместимо убеждение в том, что Закон дан Богом и представление, согласно которому он исходит от ангелов (Гал., 3:19 сл.)»[31].
Причина кроется в том, что кафолическая ортодоксия и, прежде всего, римская ортодоксальная община, сформировала свою доктрину и осознала себя как определенное идейное течение именно в противостоянии с Маркионом и другими христианскими богословами, представителями высокого гнозиса первой половины II столетия. При этом, хотя иудео-христианский синкретизм стал оружием в борьбе с ненавистными гностиками, ортодоксов нельзя заподозрить в симпатиях ни к христианам из евреев, ни, тем более, к исторически реальному иудаизму. «Иудействующие» сектанты оказались для нарождающейся ортодоксии ничуть не меньшими врагами, чем гностики; ни одно из известных апологетам иудео-христианских евангелий не было допущено в Новый Завет. Более того, восприняв аллегорически перетолкованное еврейское Писание в канон, ортодоксия, несмотря на свою любовь к различным «священным реликвиям», сумела просто не заметить захваченных Титом в 70 году и долгое время хранившихся в Риме святынь Иерусалимского храма[32].
Канон Нового Завета создавался как альтернатива писаниям других христианских групп, а включение в него корпусов Павла и Иоанна было вызвано желанием вырвать эти авторитетные тексты из рук «еретиков». Именно этим было вызвано их редактирование в духе «здравого учения», то есть идеологических установок ортодоксии. Эти идеологические установки были изложены в так называемом «апостольском правиле веры» (regula fidei). Ириней формулирует его так:
«Мы веруем, что существует единый Бог, Творец мира, извлекший его из ничтожества Словом своим, рожденным прежде всех век. Мы веруем, что Слово сие есть Сын Божий, многократно являвшийся патриархам под именем Бога, одушевлявший пророков, снисшедший наитием Бога Духа Святого в утробу девы Марии, воплотившийся и рожденный от нее; что Слово сие есть Господь наш Иисус Христос, проповедовавший новый закон и новое обетование царствия небесного. Мы веруем, что Иисус Христос сотворил многие чудеса, был распят, в третий день после своей смерти воскрес; вознесся на небо, где воссел одесную Отца своего; что Он вместо себя послал Духа Святого, дабы просвещать и руководить Церковь свою; что наконец Он придет с великою славой даровать святым своим жизнь вечную и неизреченное блаженство, и осудить злых людей в огонь вечный, воскресив тела как наши, так и всех других людей»[33].
Нетрудно заметить, что этот текст не может быть апостольским хотя бы потому, что целиком построен на антимаркионитской полемике, но именно он послужил критерием отбора текстов в канон Нового Завета.
Писаниям, вошедшим в канон, были противопоставлены «апокрифические», то есть, буквально, «сокровенные» писания, которые уже Ириней прямо называет «подложными»[34]. Характерно, что сам термин «апокриф» заимствован от единственного произведения, прямо озаглавленного словом άπόκρυφον в рукописях, — Апокрифа Иоанна, сохранившегося в коптском переводе. Ириней, судя по его сочинению, если и не имел этого памятника в руках[35], был знаком с достаточно достоверным его изложением. Для обоснования предпочтения одних документов другим была придумана следующая схема: апостолы (Матфей и Иоанн) и ученики апостолов (Марк и Лука) составили свои Евангелия, либо свидетельствуя о том, что видели и слышали сами, либо записывая свидетельства очевидцев. Намного позже, уже во II столетии, «расплодившиеся как грибы» гностики сочинили свои собственные «евангелия», а для придания им авторитета надписали их именами апостолов.
Именно эта искусственная схема отцов-ересиологов была положена в основу «критического консенсуса», согласно которому все апокрифические евангелия и шире — любые апокрифические писания были созданы позже, чем канонические. На нем базируется датировка любых не вошедших в Новый Завет писаний II–III столетиями, даже если для этого помимо «критического консенсуса» нет никаких оснований. Отметим, что горячее желание конфессионально детерминированных исследователей датировать гностические писания как можно более поздним периодом зачастую приводит их к курьезной коллизии с другим ортодоксальным мифом — о том, что гностики внезапно появились в первой половине II века, а затем, испугавшись, вероятно, «опровержений» Иринея и Ипполита, так же внезапно исчезли. Возникает парадокс — христиане-гностики, такие как Валентин и Василид, не позднее середины II столетия сумели создать невозможные вне известной традиции, прекрасно продуманные богословские системы