Антимиры - страница 3

стр.

А над Римом, а над Римом

Новый год, Новый год!


Бомбой ахают бутылки

из окон,

из окон,

ну, а этот забулдыга

ванну выпер на балкон.


А над площадью Испании,

как летающий тарел,

вылетает муж из спальни –

устарел, устарел!


В ресторане ловят голого.

Он гласит: «Долой

невежд!

Не желаю прошлогоднего.

Я хочу иных одежд».


Жизнь меняет оперенье.

И летят, как лист в леса,

телеграммы,

объявления,

милых женщин адреса.


Милый город, мы потонем

в превращениях твоих,

шкурой сброшенной питона

светят древние бетоны.

Сколько раз ты сбросил их?

Но опять тесны спидометры

твоим аховым питомицам.

Что еще ты натворишь?!


Человечество хохочет,

расставаясь со старьем.

Что-то в нас смениться хочет?

Мы, как Время, настаем.


Мы стоим, забыв делишки,

будущим поглощены.

Что в нас плачет, отделившись?

Оленихи, отелившись,

так добры и смущены.


Может, будет год нелегким?

Будет в нем погод нелетных?

Не грусти — не пропадем.

Образуется потом.


Мы летим, как с веток яблоки.

Опротивела грызня.

Но я затем живу хотя бы,

чтоб средь ветреного дня,

детектив глотнувши залпом,


в зимнем доме косолапом

кто-то скажет, что озябла

без меня,

без меня…


И летит мирами где-то

в мрак бесстрастный, как крупье,

наша белая планета,

как цыпленок в скорлупе.


Вот она скорлупку чокнет.

Кем-то станет — свистуном?

Или черной, как грачонок,

сбитый атомным огнем?


Мне бы только этим милым

не случилось непогод…

А над Римом, а над миром –

Новый год, Новый год…


…Мандарины, шуры-муры,

и сквозь юбки до утра

лампами

сквозь абажуры

светят женские тела.


1 января 1963 г.

Нидская биостанция

Жизнь моя кочевая

стала моей планидой…


Птицы кричат над Нидой.

Станция кольцевания.


Стонет в сетях капроновы:-

в облаке пуха, крика

крыльями трехметровыми

узкая журавлиха!


Вспыхивает разгневанной

пленницею, царевной,

чуткою и жемчужной,

дышащею кольчужкой.


К ней подбегут биологи;

«Цаце надеть брелоки!»

Бережно, не калеча,

цап! — и вонзят колечко.


Вот она в небе плещется,

послеоперационная,

вольная, то есть пленная,

целая, но кольцованная,


над анкарами, плевнами,

лунатиками в кальсонах –

вольная, то есть пленная,

чистая, но кольцованная,


жалуется над безднами

участь ее двойная:

на небесах — земная,

а на земле — небесная,


над пацанами, ратушами,

над циферблатом Цюриха,

если, конечно, раньше

пуля не раскольцует,


как бы ты ни металась,

впилась браслетка змейкой,

привкус того металла

песни твои изменит –


с неразличимой нитью,

будто бы змей ребячий,

будешь кричать над Нидой,

пристальной и рыбачьей.

Монолог Мэрлин Монро

Я Мэрлин, Мэрлин.

Я героиня

самоубийства и героина.

Кому горят мои георгины?

С кем телефоны заговорили?

Кто в костюмерной скрипит лосиной?

Невыносимо,

невыносимо, что не влюбиться,

невыносимо без рощ осиновых,

невыносимо самоубийство,

но жить гораздо

невыносимей!


Продажи. Рожи. Шеф ржет, как мерян.

Я помню Мэрлин.

Ее глядели автомобили.

На стометровом киноэкране

в библейском небе,

меж звезд обильных,

над степью с крохотными рекламами

дышала Мэрлин,

ее любили…


Изнемогают, хотят машины.

Невыносимо,

невыносимо

лицом в сиденьях, пропахших псиной!

Невыносимо,

когда насильно,

а добровольно — невыносимей!


Невыносимо прожить не думая,

невыносимо — углубиться.

Где наши планы? Нас будто сдунули,

существованье — самоубийство,


самоубийство — бороться с дрянью,

самоубийство — мириться с ними,

невыносимо, когда бездарен,

когда талантлив — невыносимей,


мы убиваем себя карьерой,

деньгами, ножками загорелыми,

ведь нам, актерам,

жить не с потомками,

а режиссеры — одни подонки,


мы наших милых в объятьях душим,

но отпечатываются подушки

на юных лицах, как след от шины,

невыносимо,


ах, мамы, мамы, зачем рождают?

Ведь знала мама — меня раздавят,


о кинозвездвое оледененье,

нам невозможно уединенье,

в метро, в троллейбусе,

в магазине –

«Приветны, вот вы!» — глядят разини,


невыносимо, когда раздеты

во всех афишах, во всех газетах,

забыв, что сердце есть посередке,

в тебя завертывают селедки,

глаза измяты,

лицо разорвано.


(Как страшно вспомнить во

«Франс-Обзервере»

свой снимок с мордой

самоуверенной

на обороте у мертвой Мэрлин!)


Орет продюсер, пирог уписывая:

«Вы просто дуся,

ваш лоб — как бисерный!»

А вам известно, чем пахнет бисер?!

Самоубийством!


Самоубийцы — мотоциклисты,

самоубийцы спешат упиться,

от вспышек блицев бледны министры –