Антология мировой фантастики. Том 2. Машина времени - страница 35

В восемь или девять часов утра я добрался до скамьи из желтого металла, откуда в первый вечер после моего прибытия осматривал окружающий мир. Я не мог удержаться и горько посмеялся над своей самоуверенностью, вспомнив, к каким необдуманным выводам я пришел в тот вечер.

Передо мной была та же дивная картина, та же роскошная растительность, те же чудесные дворцы и величественные руины, та же серебристая гладь реки, катившей свои воды среди плодородных берегов. Под деревьями мелькали яркие одежды очаровательно-прекрасных маленьких людей. Некоторые из них купались на том месте, где я спас Уину, и это причинило мне душевную боль. Однако над всем этим чудесным зрелищем, подобно черным пятнам, поднимались купола, прикрывавшие колодцы, которые вели в Подземный мир. Я понял теперь, что маскировала красота жителей Верхнего мира. Их день был столь же радостным, как у скота, пасущегося в поле. Подобно скоту, они не знали ни врагов, ни повседневной нужды. И таков же был их конец.

Мне стало горько при мысли о том, как кратковременно было торжество человеческого разума. Человеческий род совершил самоубийство. Люди упорно стремились к благосостоянию и довольству, к обществу без конфликтов, лозунгом которого была обеспеченность и стабильность, — и они достигли цели, но только чтобы прийти к такому концу… Жизнь и собственность были теперь почти в полной безопасности. Богатый знал, что его благосостояние и комфорт неприкосновенны, а бедный довольствовался тем, что ему были обеспечены жизнь и труд. Без сомнения, в этом прекрасном мире не было ни безработицы, ни нерешенных социальных проблем. И великий покой последовал за всем этим.

Таков закон природы, который мы обычно упускаем из виду — гибкость ума является наградой за пережитые опасности, тревоги и превратности жизни. Существо, живущее в совершенной гармонии с окружающими условиями, превращается в простой механизм. Природа не прибегает к разуму до тех пор, пока ей служат привычка и инстинкт. Там, где нет перемен, нет и разума. Им обладают только те существа, которые сталкиваются с нуждами и опасностями.

Таким путем, как мне кажется, человек Верхнего мира и пришел к своей беспомощной красоте, а человек Подземного мира — к своей чисто механической промышленности. Но даже для этого уравновешенного положения вещей при всем его внешнем совершенстве недоставало одного — полной неизменности. С течением времени запасы Подземного мира истощились. Матушка Нужда, сдерживаемая в продолжение нескольких тысячелетий, появилась снова и начала свою работу снизу. Жители Подземного мира, имея дело со сложными машинами, что, кроме навыков, требовало все же работы мысли, невольно удержали в озверелой душе больше человеческой энергии, чем жители земной поверхности. И когда обычная пища пришла к концу, они обратились к тому, чего долго не допускали старые привычки. Вот как все представилось мне, когда я в последний раз смотрел на мир восемьсот две тысячи семьсот первого года. Мое объяснение, может быть, ошибочно, поскольку смертным свойственно ошибаться. Но таково мое мнение, и я его высказал.

После трудов, волнений и страха последних дней, несмотря на тоску по бедной Уине, эта скамья, мирный пейзаж и солнечный свет показались мне прекрасными. Я очень устал, меня клонило ко сну, и, вяло размышляя, я вскоре задремал. Поймав себя на этом, я не стал противиться и, растянувшись на земле, погрузился в долгий сон.

Я проснулся незадолго до заката. Теперь я уже не боялся, что морлоки схватят меня во сне. Потянувшись, я сошел с холма и направился к Белому Сфинксу. В одной руке я держал лом, другой нащупывал спички в кармане.

Однако меня ждала большая неожиданность. Подойдя к Белому Сфинксу, я увидел, что бронзовые двери открыты. Обе их половинки были утоплены в специальных пазах.

Я ненадолго остановился перед ними, не решаясь войти.

Внутри оказалось небольшое помещение, и в углу на возвышении стояла Машина Времени. Рычаги от нее лежали у меня в кармане. Итак, после всех приготовлений к штурму Белого Сфинкса меня ожидала покорная капитуляция. Я отбросил свой лом, почти сожалея о том, что не пришлось им воспользоваться.