Антология осетинской прозы - страница 10

Я согласился присутствовать на их заседании, но не с тою целью, чтобы наставлять старцев велемудрых, ибо не к лицу было бы мне, безродному мальчишке, по их выражению, поучать стариков, видавших много на своем веку, уму-разуму. Вообще, считается нескромностью со стороны молодого человека участвовать в разговорах со стариками и даже слушать их мудрые речи. «Пошел вон отсюда! — говорят обыкновенно эти мудрецы любопытному безбородому, который осмелится заслушаться их разговором. — Ведь ты не старик. Стыдно тебе при стариках». Настоящее же предложение мне было сделано из вежливости.

Среди общего разговора раздался голос одного старика, который спросил, все ли налицо судьи? Оказались все налицо.

— Идемте же в судебный дом, — сказал тот же старик, и все сошли с холма.

Я тоже последовал за ними, и мы направились к кунацкой аульного старшины Кургоко. Судьи разместились на диване, который есть необходимейшая принадлежность всякой кунацкой, по старшинству. Мне принесли маленький низенький табурет, на котором я поместился ниже всех, так как был моложе всех, да и было бы величайшей нескромностью с моей стороны, если бы я сел среди стариков, хотя бы они и предлагали это. Всех судей числом пять: они все старики, исключая одного, самого хозяина кунацкой, Кургоко, которому не больше лет тридцати. Аульный крикун, опершись на свою длинную суковатую палку, стал у дверей. Мальчик писарь, принявший эту должность на три месяца, сел перед судьями и, развернув журнал, в котором записывались решения дел аульных, положив чернильницу на пол и вооружившись пером, принял выжидательную позу.

— Эх, какой мы, право, дрянной народ, — сказал один из стариков. — Не заведем себе не только дом для суда, но даже такую незначительную по своей стоимости принадлежность, как стол, который необходим для писаря:

— Да и то правда, — подтвердил другой, — посмотреть в других аулах, так все не то, что у нас. Там есть и отдельно построенный для суда дом, есть и стол, и писарь не пишет так, как у нас, на коленях, и чернильницу не ставит на пол. И мечети у них хорошие, крытые или черепицей, или железом: а у нас что есть? Есть мечеть, и та не крыта вот уже второй год, а что стоит покрыть ее соломой? А что касается до тебя, — обратился он к писарю, — так мы тебя насчет платы за твои труды не обидим. Тебе за три месяца следует десять рублей и по мерке пшена, и мы тебе это дадим.

В этом же роде говорили и другие присутствующие в кунацкой, и бог знает, до каких пор длились бы эти разговоры, если бы один из судей не заметил:

— А скоро ли начнем дела-то решать?

Судьи приутихли. Некоторые при этом вынули изо рта свои трубки, из которых они испускали дым махорки; явились челобитчики. Это были два парня: один из них, Уруц, жаловался на Бибо за то, что последний, еще при жизни отца его, задолжал ему восемь рублей, которые и по настоящее время не отдает ему, Уруцу.

Один из судей обратился к Бибо, стоявшему у дверей, с вопросом: почему он не отдает долга Уруцу?

— Зачем же я буду отдавать, когда не я ему должен, а он мне должен четыре рубля? — сказал на это Бибо.

Уруц, в свою очередь, взваливал долг на Бибо, Бибо на Уруца, и таким образом прения ни к какому результату не приходили. Судьи, стараясь как-нибудь покончить это дело, потребовали у них свидетелей, но свидетелей не оказалось как у одного, так и у другого. Как ни судили, ни рядили, все же ни к какому окончательному результату не приходили. Вконец измучились старцы, так что на лицах их показался пот.

— Довольно! — сказал один из судей, видя бесплодность прений. — Довольно, ничего не выйдет. Бьем, бьем солому, а зерна все же нет. Толкуем и толкуем много, а все же ничего путного не выходит. Ну, согласились бы хоть на мировую, что ли, но и этого не хотят.

— В таком случае пусть присягу примут, — сказал другой старик, утирая пот с лица.

— Маци! — обратился он к крикуну, который все это время стоял у дверей и флегматически покуривал: — Сходи за муллою, да только скорее…

Крикун безмолвно повиновался и вскоре возвратился, сопровождая нашего аульного муллу, который, прихрамывая на одну ногу, нес под мышкой коран.