Антошка Петрова, Советский Союз - страница 14

И точно. Через четыре дня, когда анализы на дизентерию не подтвердились и Антошку выписали из изолятора, оказалось, что все гостинцы ее действительно неизвестно куда подевались. Группа как ни в чем не бывало играла в песочнице, а она, отвернувшись, сидела на лавочке и думала, что нет на свете человека несчастней ее. Ей представлялось, что вот она умрет и поедет под похоронную музыку в гробу на кладбище, а за оркестром пойдут все, кто тайно сожрал ее гостинцы, и будут плакать и говорить «больше не буду». Но она НИКОГДА не простит их… и вдруг сквозь застлавшую глаза слезную муть различила зыбкий силуэт, приближавшийся по тропинке, ведущей от ворот. Да что ж это – Антошка протерла глаза… Ну точно же, это она! Мамочка-мамусичка!

Загоревшая и осунувшаяся мама подхватила ее на руки и ну целовать, приговаривая: «Живая, здоровая, радость-то какая! А то получаю телеграмму: «Срочно выезжайте, подозрение дизентерию, госпитализировали», я на вокзал, там билетов днем с огнем. Двое суток зайцем от контролеров по вагонам бегала. Думала, если что, не прощу себе…»

Это ж надо, чтоб так повезло! Все получилось именно так, как Антошка загадывала. Мама приехала и на целых две недели раньше забрала ее домой. Перед тем как отдать чемодан с надписью белой краской «Петрова 2 гр.», Катька Бориска пыталась маму отговаривать: «Ну нет же дизентерии, так чего ж и забирать. Раз уж так получилось неудачно, погуляй, пока отпуск, на танцы побегай, ну зачем тебе ребенок в городе-то?», а мама хмурилась: «Нет уж, спасибочки, нагулялась. Чуть с ума не сошла». Антошка стояла рядышком и как можно жальче всхлипывала, но на автобусной остановке перестала, взахлеб рассказывала про день посещения, про концерт, про «пищу богов». Сидя на чемодане, мама слушала, а потом вдруг сказала с грустью: «Господи, какая же ты у меня большая стала».

Счастье так и пенилось у Антошки в груди: впереди была поездка на автобусе, потом чай с бабой Верой и еще много всякой всячины, поэтому, сидя у окна, она не оглянулась на голубевшие среди оранжевых стволов дачки, на столовую, забор с сохнущими на нем матрацами и на калитку, из-за которой ей махал Марусин. Она уехала, а он помахал еще немного, потом задумчиво ковырнул в носу и побежал назад в группу.

Приходит однажды письмо – так, мол, и так: «Приезжай, дорогая племянница, на лето с ребенком – у нас сад-огород, дом-дворец – места всем хватит», а к письму еще и фотокарточка прилагается: на фоне цветущей вишни тетенька с детским лицом и дяденька с аккордеоном. Мать, недолго думая, деньги заняла, билеты купила, телеграмму отбила «такого-то, во столько-то – будем, встречайте» и стала собираться, да не одна, а чтоб веселее было, со своей школьной подругой – тетей Ритой. Та в прошлом году с мужем развелась. «Возьми, – говорит, – меня с собой, Зинуля, а то тоска смертная, а у твоих дом-дворец – всем места хватит».

Все две недели до отъезда Антошка была сама не своя. Страсть как она любит путешествовать! Даже на автобусе с электричкой; а уж на поезде дальнего следования, да еще на Украину – и говорить нечего! В детстве Украина представлялась Антошке веселой чернобровой красавицей в вышитой рубашке, клетчатой юбке и с веночком на голове, точь-в-точь как по телевизору в концерте ко Дню Победы.

Сцена ярко освещена, в темном зале сдавленно покашливают ветераны, толстая тетя в блестящем платье голосом, не терпящим возражений, объявляет: «Украинский танец», и в ту же секунду на сцену легко выпархивает Украина. Сначала она быстро, как стрекоза, хлопает направо и налево ножками в красных сапожках и «ковырялочку» выкаблучивает, а потом изогнется вся и полетит в паре с дяденькой в шелковых шароварах – только ленты замелькают.

Так Антошка раньше себе Украину представляла, когда маленькая была. Теперь-то она знает, что это земля, только очень красивая и богатая, еще называется «чернозем». Ее, как икру, можно на хлеб намазывать и есть, а на ней растут яблони, груши, вишни, сливы, абрикосы, персики, и все даром – ешь не хочу.

В ночь перед поездкой Антошка, кажется, совсем глаз не сомкнула. Мать чуть свет, до будильника, глаза приоткрыла, видит – дочь уже одетая, на убранной постели, как тушканчик, столбиком сидит и на нее напряженно смотрит. Пока собирались да завтракали – рассвело. Антошке от волнения в горло ничего не лезет, а мать: «Пока кашу не съешь – с места не сдвинемся». Ну что ты будешь делать – пришлось той быстренько всю кашу с тарелки в рот запихнуть и матери чистую тарелку продемонстрировать. Еще в садике они всей группой так в «общество чистых тарелок» вступали. В таком виде из дома и выкатились: мать с тяжеленным чемоданом, Антошка с рюкзачком и круглыми, как у мартышки, туго набитыми щеками.