Аня в Стране чудес - страница 8

Эти слова произвели совершенно исключительное впечатление на окружающих. Некоторые из них тотчас же поспешили прочь. Дряхлая Сорока принялась очень тщательно закутываться, говоря: «Я, правда, должна бежать домой: ночной воздух очень вреден для моего горла». А канарейка дрожащим голосом стала скликать своих детей: «Пойдемте, родные! Вам уже давно пора быть в постельке!» Так все они под разными предлогами удалились, и Аня вскоре осталась одна.

«Напрасно, напрасно я упомянула про Дину! — уныло сказала она про себя. — Никто, по-видимому, ее здесь не любит, я же убеждена, что она лучшая кошка на свете. Бедная моя Дина! Неужели я тебя никогда больше не увижу!» И тут Аня снова заплакала, чувствуя себя очень угнетенной и одинокой. Через несколько минут, однако, она услышала шуршанье легких шагов и быстро подняла голову, смутно надеясь, что Мышь решила все-таки вернуться, чтобы докончить свой рассказ.

Это был Белый Кролик, который тихо семенил назад, тревожно поглядывая по сторонам, словно искал чего-то. И Аня расслышала, как он бормотал про себя: «Ах, герцогиня, герцогиня! Ах, мои бедные лапки! Ах, моя шкурка и усики! Она меня казнит, это ясно, как капуста! Где же я мог их уронить?» Аня сразу сообразила, что он говорит о веере и о паре белых перчаток, и она добродушно стала искать их вокруг себя, но их нигде не было видно — да и вообще все как-то изменилось с тех пор, как она выкупалась в луже, — и огромный зал, и дверца, и стеклянный столик исчезли совершенно.

Вскоре Кролик заметил хлопочущую Аню и сердито ей крикнул: «Маша, что ты тут делаешь? Сию же минуту сбегай домой и принеси мне пару белых перчаток и веер! Живо!» И Аня так перепугалась, что тотчас же, не пытаясь объяснить ошибку, метнулась по направлению, в которое Кролик указал дрожащей от гнева лапкой.

«Он принял меня за свою горничную, — думала она, пока бежала. — Как же он будет удивлен, когда узнает, кто я в действительности. Но я так и быть принесу ему перчатки и веер — если, конечно, я их найду».

В эту минуту она увидела перед собой веселый чистенький домик, на двери которого была блестящая медная дощечка со словами:

Аня вошла не стуча и взбежала по лестнице очень поспешно, так как боялась встретить настоящую Машу, которая, вероятно, тут же выгнала бы ее, не дав ей найти веер и перчатки.

«Как это все дико, — говорила Аня про себя, — быть на побегушках у Кролика! Того и гляди, моя Дина станет посылать меня с порученьями. — И она представила себе, как это будет: «Барышня, идите одеваться к прогулке!» — «Сейчас, няня, сейчас! Мне Дина приказала понаблюдать за этой щелкой в полу, чтобы мышь оттуда не выбежала!» — Но только я не думаю, — добавила Аня, — что Дине позволят оставаться в доме, если она будет так людей гонять!»

Взбежав по лестнице, она пробралась в пустую комнату, светлую, с голубенькими обоями, и на столе у окна увидела (как и надеялась) веер и две-три пары перчаток. Она уже собралась бежать обратно, как вдруг взгляд ее упал на какую-то бутылочку, стоящую у зеркала. На этот раз никакой пометки на бутылочке не было, но она все-таки откупорила ее и приложила к губам. «Я уверена, что что-то должно случиться, — сказала она. — Стоит только съесть или выпить что-нибудь; отчего же не посмотреть, как действует содержимое этой бутылочки. Надеюсь, что оно заставит меня опять вырасти, мне так надоело быть такой малюсенькой!»

Так оно и случилось — и куда быстрее, чем она ожидала: полбутылки еще не было выпито, как уже ее голова оказалась прижатой к потолку, и она принуждена была нагнуться, чтобы не сломалась шея. Она поспешно поставила на место бутылочку. «Будет! — сказала она про себя. — Будет! Я надеюсь, что больше не вырасту… Я и так уж не могу пройти в дверь. Ах, если бы я не так много выпила!»

Увы! Поздно было сожалеть! Она продолжала увеличиваться и очень скоро должна была встать на колени. А через минуту и для этого ей не хватало места. И она попыталась лечь, вся скрючившись, упираясь левым локтем в дверь, а правую руку обвив вокруг головы. И все-таки она продолжала расти. Тогда, в виде последнего средства, Аня просунула руку в окно и ногу в трубу, чувствуя, что уж больше ничего сделать нельзя.