Апельсиновые святые. Записки православного оптимиста - страница 49

Гаршин вошел в литературу с рассказом «Четыре дня». Это исповедь молодого солдата, участника Русско-турецкой войны 1877 года. Солдат ранен в первом же бою, у него перебиты обе ноги. Он приходит в себя уже после схватки. Ему трудно двигаться. Мучает страшная боль, но страшнее боли сознание того, что он брошен, о нем забыли, он умрет здесь, на чужой земле, от жажды, голода и боли. Но настоящее страдание ему доставляет даже не эти безрадостные предчувствия. В четырех шагах от него лежит труп убитого им неприятеля. Он быстро разлагается под действием южного солнца. Раненого солдата душит запах мертвого тела, но он все равно ползет к нему, потому что на поясе у турка висит фляга с водой, и эта вражеская фляга спасет жизнь покалеченному солдату. Гаршин знал, о чем пишет: он сам воевал в этой кампании и был ранен. Его глаза, не глаза другого, видели весь абсурд войны, ее настоящее лицо. Раненый солдат перенес самую страшную пытку: четыре дня он был приговорен провести рядом с убитым им человеком. Кем был убитый враг? Безвестным египетским крестьянином, которого насильно привезли в чужую страну – убивать людей, ничем перед ним не повинных. Ждет ли его кто-то на родине – мама, невеста, брат? «Я бы даже поменялся с ним, – говорит русский солдат. – Как он счастлив: он не слышит ничего, не чувствует ни боли от ран, ни смертельной тоски, ни жажды… Штык вошел ему прямо в сердце… Вот на мундире большая черная дыра; вокруг нее кровь. Это сделал я. Я не хотел этого. Я не хотел зла никому, когда шел драться. Мысль о том, что и мне придется убивать людей, как-то уходила от меня. Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули. И я пошел и подставил».

Война – страшное зло. Даже если это священная война, война освободительная, от этого она все равно не перестает быть злом и язвит еще больнее, потому что освободитель, защитник не может по-другому выполнить свою миссию, как убийством и насилием над врагом. Христиане всегда уважительно относились к солдатам и офицерам, к военным, может быть потому, что только эти люди в самой предельной точности выполняют завет Христов: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13). Они полагают души свои бессмертные, приносят в жертву за ближних. Да, настоящий солдат «не щадит живота своего», не бережет жизнь свою, готов умереть. Но предельная трагичность его жертвы даже не в этом. В чем же эта жертва, жертва души? В сознательном совершении греха. Нельзя убивать людей, какими бы они ни были, – нельзя. Пусть злодей заслужил смерти, пусть убил и покалечит тысячи невинных жизней, – оттого, что вы убьете его, этот поступок никогда не станет добрым делом. Никто не заслуживает смерти. Убийство – грех и зло. Но здесь же и корень человеческой трагедии: убивать нельзя, но нельзя не убивать. Это только в книгах так бывает – выбирай между добром и злом. В реальной жизни мы вынуждены выбирать между большим злом и меньшим. Убийство в сражении – меньшее зло. Казнь преступника – меньшее зло. Но оттого, что оно меньшее или большее, зло никогда не перестает быть злом, и каждое такое реализованное зло накапливается в теле земли, во всечеловеческом теле.

Битва архангела Михаила с драконом. 1497. Худ. Альбрехт Дюрер

Эту трагичность войны с поразительной проницательностью сумел передать Максимилиан Волошин, который сто лет назад в разгар Первой мировой войны написал такой текст:

Каждое убийство – это убийство брата. Всякая война, пусть и между неродственными народами, – братоубийственная война. И человек, живо чувствующий боль мира, его трагический разлад, болит страданием и врага, и брата, молит о мире, о примирении, даже если нет сил молиться. Христианин не может желать войны. Ученик Христов не может радоваться убийству. Всеми силами нужно стараться, чтобы не лилась кровь, чтобы прекратились убийства, сделать все для того, чтобы не было войны.