Арбатская излучина - страница 25

— Мой Костя вовсе не хлюпик.

— Хлюпик. Старики — широкие натуры, молодые — скопидомы…

— Почему скопидомы? Если мы купили хороший сервант, ну и бар, это скопидомство?

— Еще какое. Теперь небось на мотоцикл копите?

— Ну да…

— А мать твоя и ее полковник про серванты и не думают. И тратят, что имеют, как попало.

— Я тоже не думала, это — Костя.

— А я что говорю!

— Ты считаешь, мы неправильно живем?

— Правильно, правильно. Уж куда правильнее! Но скучно. От скуки помереть можно. Думаешь, я не помираю? Только медленно, как от чахотки помирали раньше. Когда мой негоциант всунул меня секретарем к своему приятелю, я сразу увидела, что подохну от скуки. Но не могу же я, в самом деле, сидеть дома! Должность содержанки — это там, у них, можно. Где капитализм. Все равно как прибавочная стоимость.

— Прибавочная к чему? — очень удивилась Света.

— Ты этого не знаешь. Это из политэкономии. Видишь ли, у нас в чем беда? У нас несоответствие производства и потребления. В отношениях между мужчиной и женщиной.

— Как это?

— Очень просто. Для производства мужчине достаточно иметь жену. Одну. Он не склонен расширять производственный цикл по спирали. Но потребности у него значительно шире. На этом и зиждется благополучие — относительное — таких, как мы с тобой.

Света подумала немного и сказала:

— При чем тут я? У меня муж.

— Пока. Пока тебе не представится Большой случай.

— Ты думаешь, он представится? — тоскливо спросила Света.

— Обязательно. Посмотри на себя в зеркало!

Света машинально повернулась к зеркальному простенку — и замерла:

— Нонна, погляди!

— Кто там еще?

— Мама… — растерянно прошептала Света.

Между столиками быстро пробиралась Мария Васильевна. Свете подумалось, что она вовсе не знает свою мать, такой она увидела ее сейчас. Какое-то отвлеченное от всего окружающего выражение интереса, словно она увидела что-то и жданное, и вместе с тем новое, было не только в ее взгляде, а в походке, в повороте непокрытой головы, причесанной на ее, Светы, любимый лад: с челкой на лбу и начесами на висках. «Она все еще стройна», — странно, как про чужую, подумала Света, смотря, как поднялся Дробитько и подвинул матери стул.

— Уйдем, Нонна, — Свете стало неловко так наблюдать со стороны, — пока они нас не увидели.

— А они — ничего: смотрятся, — сказала небрежно Нонна, и Свете показалось очень уж нелепым, что этот глагол прозвучал применительно к ее маме.

Они вышли на вечернюю улицу и с удовольствием вдохнули воздух, пропитанный запахом бензина и мокрого после недавнего дождика асфальта. Они были девушки большого города: урбанизм они всосали с молоком матери.

— Я это поломаю, — пробормотала Светлана, думая о матери и полковнике.

— А вдруг это любовь? — засмеялась Нонна. — А что! Есть даже у классика: и вновь Мазепы ведают любовь…

Когда Света вернулась домой, Костя уже сидел за накрытым в кухне столом, ждал. Пока она переодевалась, он разогрел ужин и так уютно и изящно устроил его на столе, и так он сам был мил в своем синем тренировочном костюме, что Света подумала, как думала, впрочем, не раз: «А стоит ли дожидаться еще какого-то случая? И так неплохо».

Глазастая Света заприметила Дробитько, несмотря на то что он сидел к ней спиной и в другом конце довольно большого зала. Иван Петрович не заметил ее именно поэтому. А Мария Васильевна не склонна была озираться по сторонам, потому что шла на свидание с Дробитько с волнением: предстоял трудный разговор. Трудным он был для ее собеседника, она волновалась за него. И невольно сопоставляла: нет, ее Светлана не доставляла ей огорчений, подобных дробитьковским. Мария Васильевна придавала большое значение отличным отметкам Светы в школе. А теперь, на работе в сквере — ее аккуратности и трудолюбию. В коллективе к Свете относятся, как относились когда-то в густонаселенной коммунальной квартире: «Такая милая, такая красивая девочка!» Светлана умела нравиться всем.

А уж цветущий муж в Свете просто души не чает. Правда, иногда Марии Васильевне думалось, что Света принимает его любовь, как принимала любовь соседей: холодновато и как должное.

Такой характер. Отец, оставивший их, когда Света была маленькой, точно такой же.