Arca, in quam... - страница 2

========== 2. Венок из остролиста ==========

Когда идешь в лес за грибами, нужно непременно брать с собой компас, телефон, но еще лучше — охапку поисковых амулетов, потому что связь в Ленинградских лесах, пропахших болотной хмарью и прелой листвой, работает крайне хреново, компас сходит с ума и вертит стрелкой, как оголодавший пес — хвостом. А магия — она везде течет, ее кругом навалом, особенно в таких древних местах, почти не тронутых человеком. Таится она на изнанке мира, посверкивает изредка между деревьев — или то тонкие струны паутинок перебирает легкий ветерок.

Но у него нет ничего, ни колдовства, ни человеческих изобретений, — и потому Тимофей стыдливо косит на деревья, словно ждет, что они станут обвинять незадачливого путника. Лес молчит, только шебуршит листьями, что срываются с пожелтевших крон и падают ему на голову. Метко так летят.

Становится темнее; Тимка ежится, натягивает капюшон куртки на голову, сует руки под мышки. Согреться не получается, и он бредет, не разбирая дороги, спотыкаясь на кочках и приругиваясь себе под нос. Надежда одна: вдалеке сверкнут огоньки их костерка и магических фонариков — совсем без батареек работают, чудо! Но в лесу темно и тихо.

Еще Тимофей вспоминает, что кто-то из ребят — оборотень, может, смогут по следу пойти. Только превращается Ваня — или все-таки Кеша? — не в грозного волколака, а в какую-то мелкую зверюшку… Да нет, уже бы нашли.

Глупо попался: грибы хотел собрать, увлекся. Предупреждали его, что лес наглых и жадных не любит, что нельзя с ним так, обирать, обдирать, а он радостно нарвал целую корзину отборных белых, а потом обернулся и понял, что деревья все перемешались, поменялись, перепутались, никак не разобрать… Корзину-то Тимка кинул еще с километр назад — и жалко ведь так было, от сердца отрывал. А ведь девчонок хотел впечатлить, грибов на суп натащить…

Ему страшно хочется закричать от досады — и немного от страха, потому что ночевать ему в какой-нибудь норе под деревьями не хочется. И еще нога чешется вмазать по ближайшему стройному стволу, но в глубине разноцветной осенней чащи что-то гулко угукает и охает, перекликается. Лес обижать нельзя — это Тимофей уж понял.

Дорожка-тропинка путается, ведет как будто обратно. Тут не понятно: видел он это кривое дерево или нет? В голове у Тимки копошатся самые разные мысли, роятся: а если не найдется он? А как в лесу выживать? Мох — он вроде бы с севера растет, а что у нас на севере, море? Эдак он к старости до него дойдет, если не сожрут его какие-нибудь волки… Мысли о волках отдается неприятным холодком по спине. Или это ветерок опять?

Когда-то давно Тимофей читал про мальчишку, который в тайге выживал — там еще что-то про озеро, кажется, было и про рыбок. Ни тепло ни холодно ему от этого рассказа, одно Тимка твердо запомнил из того далекого урока литературы: никогда не теряйтесь в лесу.

Справа мелькает белая тень, и — ей-Денница — он едва на дерево не взлетает.

— Не бойся, — слышится заливистый девичий смех, будто птичка поет, тренькает. — О, бедный, ты заблудился? Дядюшка сжалится! Не жесток он, ты не так уж его обидел — он только проучить хотел!

Из темноты выныривает миловидная девушка, хохочет, хватает его за руку. Личико свежее, радостное, будто озаренное — единственное, что Тимофей видит перед собой. Глаза цвета летней душистой травы, копна темно-русых, гладких и блестящих волос. В длинном белом платье, легком слишком, а сама босая — от нее веет холодком, а руки сквозь тонкие пальцы проскальзывают, проваливаются. Улыбка только греет. А сама она совсем не живая.

Запоздало Тимофей замечает, что она в причудливом венке из остролиста: колючие листочки топорщатся, багряные капельки ягод застыли. Ведь не сезон совсем, душистый остролист — это Рождество, но венец на ней вечный, завязший во времени — как и она сама.

— Кто ты? — онемело спрашивает Тимка. Она смехом стирает страх, будто омывает им лицо, освежает мысли.

— Я здесь живу, — говорит она, дергая плечиком. — Я здесь умерла, но дядюшка Леший меня приютил, не отпустил: мне так не хотелось уходить. Я ведь поблизости — тут в деревеньке — жила.