Арденнские страсти - страница 3
Еще в первые месяцы войны писатель вместе со своим героем Аркадием Дзюбиным горько задумывался над тем, как это Гитлеру удалось так «обработать» души соотечественников, превратив множество немцев в послушные и бездушные орудия своих бесчеловечных планов. Подобные мысли не оставляли Славина и десятилетия спустя, когда он вдумчиво подытоживал все пережитое в этом веке и миром, и нашей страной.
«…маленький, подленький человечек, — размышляет один из немцев в „Арденнских страстях“ об активном деятеле СС. — И откуда Германия выгребла их в таком количестве? Самое ужасное в том, что всегда находится именно столько палачей, сколько им нужно».
И в этих горестных раздумьях не только героя, но и самого писателя нет высокомерного отношения «чистого» к «нечистым». Слишком многое в чужой жизни, чужой истории будило острые воспоминания о злоключениях своей страны, современников, друзей.
В рассказе «Помнишь Хемингуэя?» Славин ощутил и передал молчаливую трагедию двух советских военачальников, переживших гибель Испанской республики, различил «за… маской властности и гнева комочек боли» за происшедшее за Пиренеями и происходящее на родине, тайное предчувствие собственной близящейся гибели.
Драматичны и рассказы о друзьях по литературе, чьи писательские судьбы были или просто непоправимо оборваны, или, во всяком случае, изломаны и скомканы, как у Юрия Олеши, Андрея Платонова и, наконец, Василия Гроссмана, которому посвящены полные сочувствия страницы очерка «Армения! Армения!».
Славин писал об Ильфе, что тот «был мягок, но и непреклонен, добр, но и безжалостен».
Так можно было бы сказать и о нем самом.
Стеснительный Лев Исаевич, не задумываясь, подошел к Михаилу Булгакову, чтобы поздравить его с прекрасной пьесой о Мольере, над которой уже сгущались тучи.
Он не покидал опальных друзей и не благоволил к тем, кто процветал на образовавшемся безрыбьи и по-рачьи пятился назад.
Недаром один, причем далеко не худший, из подлинных «счастливчиков» той поры признавался, что не ждет для себя добра от Славина-мемуариста.
Долгая жизнь Льва Исаевича (1896–1984) завершилась, но смотришь на полку, где стоят его книги, и вспоминаешь слова его юной героини о деревьях: «И совсем они не молчат. Разве ты никогда не слышал, как они разговаривают? Протягивают друг другу ветки и разговаривают».
Так, может быть, это и есть подлинное творческое счастье?
«Ей-богу, недаром пожито!» — как восклицал перед смертью один из героев «Интервенции».
А. Турков
Арденнские страсти
Роман
Страницы из дневника первого лейтенанта Лайонела Осборна
Второй день я мотаюсь в этой курортной, наполовину разбомбленной дыре Спа и все не могу найти попутной машины в часть.
И вообще сдается, что войны вовсе и нет.
А ее и вправду нет в Арденнах.
Это, положим, не мои слова. Это сказал мне за обедом саперный капитан, похожий на постаревшего кролика.
Когда он ест, его оттопыренные уши (точь-в-точь две улитки!) шевелятся в такт жеванью. Честное слово, я насобачился по частоте этого ритма судить о вкусовых качествах жратвы в этой интендантской объедаловке, забравшейся в роскошные залы ванного заведения «Петр Великий». Крыша стеклянная. Окна под потолком.
Поинтересовался:
— Что это еще за «Петр Великий»?
Капитан меня просветил:
— Русский император. Лечился здесь. Имейте в виду, эту знаменитую воду не вывозят. Пользоваться можно только здесь. Ходить недалеко: источник «Петр Великий» тут же, в подвале. Волшебная водичка! Хочешь — пей, хочешь — купайся. Курорт! И не только здесь, в Спа. Весь наш фронт до самого Ахена и до Трира — сплошной курорт. Последний выстрел я слышал, когда у Сен-Вита обивал окопы досками. И то, по-моему, из охотничьего ружья.
Ну, я ему на это сказал, что не мешало хотя бы поштукатурить облупленные стены «Петра Великого». А он начал вздыхать и качать головой. Что, мол, делать! У немцев здесь было офицерское казино. И они разрисовали все стены в своем анально-фекальном стиле. Пришлось сбивать эту порно, чтобы наши ребятки не воспламенялись излишне. Я полюбопытствовал:
— А что ж это за такой стиль?