Арестованные рукописи - страница 11
— Вот, — сказал самый главный, — кто может достойно писать о тараканьих бегах.
Рука автора кокетливо трепыхалась в рукопожатиях.
Через полгода Леонид Павлович дал о себе знать. Бодрый, приветливые голос успокоил: «Немного терпения, совсем немного». Действительно, прошло еще полгода и его вызывают в издательство. «Запустили в производство» — догадался Леонид Павлович и блаженное тепло растеклось по истомленному ожиданием телу. Ему причиталась кругленькая сумма. По такому случаю купил второй портмоне — оба для сторублевок. Для прочих купюр прихватил баул. Вмиг он был у издателя.
... Ну, дернул же черт ехать в эту командировку. Опять все испортили новые курьезы. На рукопись «Догоним и перегоним» пришла грозная рецензия, в которой Леонид Павлович обвинялся в опасных заблуждениях по поводу объективной причины. «Это привело автора к грубым ошибкам, извращающим счастливое настоящее и светлое будущее тараканьих бегов. При наличии таковых, публикация книги возможной не представляется» — был приговор. На двух главах стояли решительные красные кресты. Леонид Павлович схватился за голову. «Ну что вам стоит, Леонид Павлович? — успокаивал издатель. — Выкиньте объективную причину. Где был минус, поставьте плюс. Где был плюс, поставьте минус. Такие, право, пустяки». Но бедный Леонид Павлович понимал: дело не в этом. «Голуби, мыши, милиция...» — бормотал он. Надежды рухнули. Он шел, волоча пустой баул, по весенней грязи. Шел никуда. Из рваного кармана пальто выпал последний двугривенный, прокатился по обочине и плюхнулся в жижу. Леонид Павлович даже не обернулся. Квартиру на него не купишь.
А куда денешься? Кто поймет? Посоветует? Только друзья и хорошие знакомые. Друзей у Леонида Павловича было, наверное, тыща. Други его бесшабашных праздников, все они вкусили когда-то сладость его гонорарных дождей. Нельзя сказать, что и от них не перепадало. Денег, правда, — так, чтобы пришел и всегда были, — не было. Тут — дети, там — груз двойных, тройных алиментов. Этот проедался в ресторанах, тот — бессеребреник. Один пробивался вермишелью — из-за машины, другой — просто нигде не работал. Но уж когда перепадал ломоть — не скупились. Во всяком случае, в каверзную минуту Леонид Павлович мог найти и стол, и приют, и сочувствие. Все одного поля ягода. Больше по пишущей и ученой части. Техников Леонид Павлович не терпел — отдавало железкой. С начальниками не водился — острая аллергия на спесь. Дундуков не держал. Короче, было к кому постучаться и на этот раз. Однако на этот раз Леонид Павлович был не тот. Бацилла объективной причины поразила неизлечимо. Он нес инфекцию и искал спасения.
— Демагог! — отрезал Димка. Кто, кто, а опытный Димка, ведущий сотрудник журнала «Непрободенная плева», знал, что от объективной причины добра не жди.
Пошли они пить пиво. Полдня топтали снег в очереди. Стояли. Молчали. А уж как намерзлись, наждались — какая там объективная причина — полжизни за кружку пива. И когда сели за стол, расправили смерзшиеся кости — воскрес Леонид Павлович: «Забористый табак, да пенистое пиво, да девушка-краса — чего еще желать!»
Девушка-краса в замызганном фартуке спешила к ним с графинами. Сегодня в баре было как-то особенно хорошо. Недолив был божеский. Из окон почти не дуло. И была редкая гостья пивных застолий — вобла. Правда, с приложением — рыбное ассорти с икрой. Так просто воблу не отпускали.
Зал гудел и хрумкал косточками. Интеллигенты беседовали. «Кто, говоришь, столица Татарии?» — слышалось с соседнего стола. «Башкирия», — отвечали. «Нет, это Татария — столица Башкирии». Разгорался умный, товарищеский спор.
— Давай, Леня, детективы писать, — посасывая вяленый плавничок, предложил Димка. — Чем мы хуже Вайнеров. Тут был случай. Директор столовой закатил дочери свадьбу. На миллион. Жениху алмаз подарил — с куриное яйцо. А жених оказался наш человек — из ОБХСС. Как сюжетец?
— Дух захватывает.
— Отнесем в «Отрок». Не платят — озолачивают.
— Купим квартиру.
— Будем грести гонорары.
Друзья разогрелись. Крылья воображения уносили их все дальше и дальше от забот, от дефицитной воблы, от разбавленного пива — туда, где на заоблачных подушках сияла вечной улыбкой белозубая радость.