Арфа Серафима: Стихотворения и переводы - страница 10
Пусть голубка спокойно покинет ковчег —
отпусти эту птицу!
Этот снег разрывает под острым углом
ослеплённые окна!
Постараюсь упасть лихорадочным лбом
в ледяные волокна
бесполезной подушки и помнить навек,
как бессилье плелось кружевами,
как метался тяжёлый, немыслимый снег
между нами…
1983
«Я не хочу сравнений — эта блажь…»
Я не хочу сравнений — эта блажь
мне надоела — «как», «как будто», «точно».
Фальшивым блеском их не передашь,
как без тебя мне холодно и тошно.
И о тебе писать я не хочу:
«упала, как звезда на бездорожье»
и добавлять:«как лишнюю свечу,
задув меня…» — всё это будет ложью.
Вот человек испытывает страх.
Он просто плачет, просто что-то пишет.
И комкает бумагу второпях,
и в окна обмороженные дышит.
И взгляд его рассеян и зловещ,
и, шевеля бескровными губами,
он с полки опрокидывает вещь.
И дым под потолком стоит клубами.
И он стучится в комнату к другой,
и задаёт нелепые вопросы,
терзая свитер правою рукой,
а левой — предлагая папиросы.
И входит он, и гордую главу
роняет к ней на круглое колено.
И говорит: «Как тяжко я живу!» —
вздыхая и смелея постепенно…
А за окном — бездомность, снегопад.
И человек заботится о малом:
спешить к себе, в потёмках, наугад,
забыться под шершавым одеялом;
уйдя в своё несвежее тепло,
в остывший чай швыряя липкий сахар, —
о том, что город страшно замело,
не вспоминать, и думать без метафор
о том, что мать больна, и позабыть,
что мать больна, что столько эгоизма
в той женщине, и надо бы запить,
и спрятать пересчитанные письма.
Но, обложившись ворохом бумаг,
он снова пишет, чёркает и плачет.
И знает он, что эти «словно», «как»
и «будто» — ничего уже не значат.
И лбом стекло оттаивая, он
зовёт её, вышёптывая ямбы.
Но только ночь течёт со всех сторон
на душный свет его безумной лампы.
1983
«Пока ещё в Кузьминках снегопад…»
Пока ещё в Кузьминках снегопад —
беги за ней, скользящей и спешащей.
Хватая тьму на ощупь, наугад,
дыши в плечо любови уходящей.
Пока ещё превыше прочих благ
в последний раз к руке её приникнуть —
беги за ней, хоть ветер дует так,
что ни вздохнуть, ни вскрикнуть, ни окликнуть.
И зная, что сведёшь её на нет, —
не отставай, беги за нею следом,
пока её скользящий силуэт
не станет мраком, холодом и снегом…
1983
Терцины
…Ты — дождь ночной. Однако ужас в том,
что жизнь твоя — лишь цепь освобождений
от пустоты — в свободном, но пустом
пространстве: от падений до прозрений
нелепый путь, стирание подошв.
Проклятый узел рубит только гений.
Тебе ж его распутывать. Твой дождь
отнюдь не Гебой ветреною пролит.
В который раз, прозревший, упадёшь
туда, где о помилованье молят.
Но руки не заламывают зря.
Так падчерицу мачеха неволит.
В рассветный сумрак двери отворя,
так женщину доверчивую наспех
целуют, за любовь благодаря, —
и тем к себе приковывают насмерть.
1983
Зеркало
1
Когда затихнет и ослепнет дом
и на губах — ни стона и ни слова,
— как чужд его распахнутый проём!
О, как боюсь я зеркала ночного!
О, как томится воздухом гортань,
как зорки вещи в чутком карауле!
Как дыбится моя дневная ткань
чудовищем бесформенным на стуле!
Я не решусь в упор глядеть туда:
в том зеркале, в его резной оправе,
возникнуть может то, что никогда
не смеет нас в дневной касаться яви.
Там отраженья комнатные спят.
Там — продвиженье пеших или конных
теней, спешащих сну наперехват,
и мельтешенье веток заоконных.
А мы — всего беспомощнее в нём,
покуда спим, тихи, простоволосы,
в нелепом одеянии ночном
принявшие причудливые позы.
Так посреди враждебной тишины,
пленённые его стеклянным зевом,
мы все равны, мы все примирены,
почти причастны ангельским напевам…
2
Не бойся же, сомнение тая,
когда в потёмках, слитых с амальгамой,
мелькнёт любовь далёкая твоя
и осторожно скроется за рамой.
Не прекословь виденью прошлых лет
(ведь пустота — страшнейшая из пыток),
прими её бездомный силуэт,
как Божий дар, как горестный избыток
минувшего, — гляди ей вслед светло,
но руки к ней протягивать не надо,
иначе о разбитое стекло
поранишь их — достаточно и взгляда.
Не окликай по имени её —
завязнет звук в прозрачном этом слое.
За то, что ты отрёкся от неё —
ты ей навек обязан немотою.
Усни, забудься — тени не обнять!
Малейший стон твой должен быть подавлен.