Аристофан - страница 23

Наконец, оба они приносят корзины со всякого рода снедью и принимаются наперебой угощать Демоса. При этом слепому ясно, что подарки Колбасника гораздо хуже, по он умеет их так ловко обставить, что обманутый народ склоняется все больше на его сторону. Даже то обстоятельство, что вскоре скудные запасы Колбасника иссякают, а у Пафлагонца еще полна корзина, ловкий Колбасник обращает себе на пользу: он-де чистосердечно отдал народу все, что имел, а корыстолюбивый Пафлагонец припрятал еще добрую толику для себя. Судьба Кожевника решена: народ вверяет себя Колбаснику.

Me жду тем, из содержания всей комедии очевидно, что оба соперника стоят один другого. Означает ли это, что народ и впрямь так поглупел, так легко склоняется на лесть и обман, что любому мошеннику ничего не стоит им командовать? — мог спросить афинский зритель. Аристофан так не думал. С полной ясностью это видно из обмена репликами между хором и народом, предшествующего заключительному состязанию спорящих.

«О народ, — поет во «Всадниках» хор, — прекрасна твоя держава, раз все боятся тебя, как тирана. Но тебя легко вести на поводу, ты любишь лесть и обман и всегда внимаешь, разинув рот, тому, кто с тобой говорит. Ум же у тебя явно отсутствует».

«У вас самих нет ума под длинными волосами, — отвечает Демос, — если вы считаете меня неразумным. А я так нарочно притворяюсь глупым. Сам же я люблю, чтобы мне давали есть каждый день, и охотно кормлю какого-нибудь одного заправилу вора. Зато, когда он насытится, я приподниму его и ударю» (там же, 1111—1130).

Значит, народ мудрее, чем это кажется с первого взгляда? Конечно. Недаром «Всадники» завершаются сказочной метаморфозой, весьма характерной для аристофановской комедии, выросшей и живущей в мире народной поэзии и сказки, в мире праздничной фантастики: Колбасник варит старика Демоса в котле, возвращает ему молодость, то есть делает его таким, каким он был в эпоху греко-персидских войн, и сам вместе с ним превращается из базарного прощелыги в разумного и достойного государственного деятеля. В финальной сцене он раскрывает глаза народу на его прежние прегрешения: склонность к лести, паразитизм, расточительность. Но теперь уже Демос, вновь обретший разум и рассудительность, присущие ему во времена Мильтиада и Аристида, склонен править по-новому, не поддаваясь на льстивые речи демагогов и ставя превыше всего интересы государства.

Как же должны мы оценивать эту комедию Аристофана? Можно ли считать поэта врагом демократического строя? Ни в коем случае. Не отрицая иллюзорности и утопичности общественно-политических взглядов Аристофана, следует различать в них то, что безвозвратно ушло и прошлое вместе с афинским рабовладельческим государством, и то, что осталось в веках.

Необходимо понять внутреннюю противоречивость Аристофана, отражающую противоречивость социального положения и классовой идеологии аттического крестьянства. Являясь участником эксплуатации рабов и союзников, афинский земледелец целиком принимал основные положения афинской рабовладельческой демократии. Меньше всего можно ожидать от него и от поэта, выражающего его идеологию, выступлений против эксплуатации рабского труда, против распределения государственных доходов среди граждан и т. п. При этом аттический земледелец понимал демократию как право всех граждан на равную долю в доходах государства. Он еще не перестал быть тружеником, и с позиций патриархального честного труженика-крестьянина он враждебно относится к паразитическому существованию рабовладельческой верхушки, к растущему в ее руках богатству, к ведущейся в ее интересах войне, к возглавляющим ее демагогам.

Собирательным образом демагога и является образ Пафлагонца, за которым афинский зритель легко угадывал Клеона. Классовая тенденциозность поэта выражается в непримиримом отношении к демагогу вообще и к Клеону в частности.

Речь идет здесь, разумеется, не о том, насколько образ Пафлагонца соответствует реальному историческому Клеону, — Аристофан дает, конечно, очень злую карикатуру. В последующих комедиях поэт, используя сравнения фольклорного характера, не раз подчеркивает тем самым гиперболичность созданного им образа: