Аристотель и Данте открывают тайны вселенной - страница 23

Я думал, хватит ли у меня когда-либо смелости, чтобы попросить родителей рассказать о брате. Однажды я спросил сестер. Сесилия и Сильвия грозно взглянули на меня.

— Даже не вспоминай его.

Я вспомнил, что в тот момент подумал, что, если бы у нее был пистолет, она бы пристрелила меня. Я подловил себя на том, что постоянно шепчу: «Мой брат в тюрьме, мой брат в тюрьме, мой брат в тюрьме». Я хотел почувствовать эти слова на языке, и сказать их в слух. Слова могут быть как еда — их можно почувствовать во рту. У них был вкус. «Мой брат в тюрьме». У этих слов был горький привкус.

Но худшей частью было то, что эти слова жили во мне. И они были готовы вырваться в любой момент. Слова нельзя контролировать. Не всегда.

Я не понимал, что со мной происходит. Это был хаос, а я был ужасно напуган. Я был словно комната Данте, пока он не расставил все по местам. По местам. Это то, в чем я нуждался. Я взял дневник, и начал писать:

В моей жизни происходит много вещей (не обязательно в таком порядке):

— Я подхватил грипп и ужасно себя чувствовал.

— Я всегда чувствовал себя ужасно. И причины этого постоянно меняются.

— Я сказал отцу, что мне постоянно снились кошмары. И это было правдой. Раньше я этого никому не рассказывал. Даже самому себе. Я просто знал, что это правда.

— На несколько минут я возненавидел мою маму, потому что она сказала, что у меня нет друзей.

— Я хочу узнать о моем брате. Если бы я знал о нем больше, ненавидел бы я его?

— Папа держал меня на руках, когда у меня был жар и я хотел, чтобы он держал меня на руках как можно дольше.

— Проблема не в том, что я не люблю родителей. Проблема в том, что я не знаю, как любить их.

— Данте — моей самый первый друг. Это меня пугает.

— Я думаю, что, если бы Данте знал настоящего меня, я бы ему не понравился.

ОДИННАДЦАТЬ

Нам пришлось ждать в кабинете врача около двух часов. Но мы с мамой были подготовлены к этому. Я взял книгу Уильяма Карлоса Уильямса, которую мне дал Данте, а мама взяла роман, который она читала, «Благослови меня, Ультима».

Я сидел напротив нее и заметил, что иногда она рассматривала меня. Я чувствовал на себе ее взгляд.

— Я не знала, что ты любишь стихи.

— Это книга Данте. Книги его отца лежат по всему дому.

— Это замечательно.

— Ты имеешь в виду быть профессором?

— Да. Это замечательно.

— Наверно, — ответил я.

— Когда я училась в университете, у меня никогда не было мексиканско-американского профессора. Ни одного.

На ее лице был почти гнев.

Я так мало знал о ней. О том, через что она прошла, о том, какого это быть ею. И если честно, я никогда не интересовался. Но сейчас я задумался над этим. Я начал задумываться обо всем.

— Тебе нравятся стихи, Ари?

— Да. Думаю, да.

— Возможно, ты станешь писателем, — сказала она. — Поэтом.

Из ее уст это звучало так красиво. Слишком красиво для меня.

ДВЕНАДЦАТЬ

Со мной все в порядке. Так сказал врач. Это просто нормальное восстановление после гриппа. Весь день потрачен впустую. Кроме того, что я наконец-то увидел гнев на лице моей мамы. Именно об этом я и думаю уже некоторое время.

Как только она становилось менее загадочной, эта загадочность возвращалась еще в большей мере.

Наконец-то меня выпустили из дома.

Я встретился с Данте возле бассейна, но я быстро запыхался. Большую часть времени я просто смотрел, как плавает Данте.

Казалось, что сейчас пойдет дождь. В это время года постоянно шли дожди. А затем начался ливень.

Я посмотрел на Данте.

— Я не побегу, если не побежишь ты.

— Я не побегу.

Так что, мы просто шли под дождем. Я хотел идти быстрее, но вместо этого я только замедлил шаг.

Я взглянул на Данте.

— Ты успеваешь?

Он улыбнулся.

Медленно, мы пришли к нему домой. Под дождем. Полностью промокшие.

Как только мы зашли в дом, отец Данте прочитал нам лекцию и заставил переодеться в сухую одежду.