Аркадий Райкин - страница 7

Началось оно докладом В. Э. Мейерхольда. Потом выступали театроведы, режиссеры, актеры. В выступлении В. Н. Соловьева был затронут вопрос об игре вещей в театре. Режиссер-педагог незадолго до того прочитал доклад на эту тему в Институте истории искусств и теперь высказывал некоторые соображения и замечания относительно мейерхольдовского «Ревизора» и ряда других спектаклей театра.

Все, что говорил тогда В. Н. Соловьев, для Райкина было откровением. Вещь в театре издавна связана с актером как один из главных элементов мизансцены. Назначение ее может быть разным. Динамическим, когда она становится активной в действии, как, например, письмо Хлестакова в «Ревизоре», и статическим, чисто декоративным, разъясняющим. В обиход русского театра игру с вещами ввел К. С. Станиславский.

«Да, именно Станиславский, — говорил оратор, — настаивал на организующем значении вещей в спектакле. Первое место в сценическом движении принадлежит его целесообразности».

Эти же слова Аркадий Райкин слышал от Владимира Николаевича Соловьева, когда стал его учеником в Институте сценических искусств (ныне Театральный институт имени Л. Н. Островского), куда его приняли после школы.

Владимир Николаевич Соловьев был одним из тех замечательных театральных педагогов, которые умели свои богатые знания и опыт связывать с задачами современного искусства, открывая в будущем актере то, что отличает его от других, что составляет особенность его индивидуального дарования. Интересы В. Н. Соловьева в театре были удивительно широки и разнообразны. Мольеровские сценические традиции XVII века и французский театр XIX века. История любительского театра в Петербурге и театральные течения XX века. Школы актерской игры и основы режиссуры. Как режиссер он ставил в те годы спектакли в «Театре новой драмы», в «Молодом театре» и в Институте сценических искусств.

Поступив в институт, Аркадий Райкин занимался часть первого года на киноотделении вместе с Петром Алейниковым и Вениамином Кузнецовым. А вскоре стало возможным перейти на актерский факультет театрального отделения. Так попал он в мастерскую В. Н. Соловьева.

Ассистентами руководителя мастерской работали недавние его ученики Борис Смирнов и Владимир Честноков. Райкину приходилось часто общаться с ними, и уже тогда он обратил внимание на одну особенность, сближавшую, пожалуй, их обоих: они были актерами мысли, думающими актерами реалистического склада, видевшими основу образа прежде всего во внутреннем действии.

Так направлял своих учеников В. Н. Соловьев. Однако он уделял большое внимание и внешней форме театрального представления, зрелищной стороне спектакля.

Очень своеобразно учил он актера скупости и выразительности жеста. Когда Райкин произносил перед ним какой-нибудь монолог или читал рассказ, Соловьев завязывал ему сзади руки бумажной лентой.

«Вы можете порвать ленту, — говорил он, — когда почувствуете необходимость подкрепить слово жестом. Но вы можете сделать это всего один раз. Выбирайте этот единственный случай наиболее точно и неопровержимо».

Сценическому движению Соловьев умело подчинял игру актера с вещами, игру, оправданную обстоятельствами и подчеркивающую характер.

Мастерство сценического перевоплощения, которым уже в то время владел Райкин, приводило иногда к курьезам.

Институт сценических искусств устроил однажды концерт в подшефном детском доме. Концерт был приурочен к какому-то местному событию и носил довольно торжественный характер.

Райкин в этот вечер должен был выступать еще на одном концерте и не мог ждать. Его выпустили первым. Начал он свое выступление рассказом Зорича о некоем незадачливом докладчике. На сцене был поставлен столик, на столе — графин с водой. Райкин выходил с портфелем, набитым старыми газетами. Небрежно бросал портфель на стол, наливал в стакан воду из графина. Окидывал взглядом аудиторию, минуту переминался с ноги на ногу, как бы выбирая наиболее прочную позицию, и начинал доклад.

Он произносил иногда витиеватые, иногда косноязычные фразы. Смысл слов для него самого был подчас неожиданным. Он прислушивался к своему голосу и ловил эти слова, будто взвешивая их. Но наибольший сатирический эффект достигался в тех случаях, когда докладчик, желая приблизить свое выступление к аудитории, искал повод упомянуть организацию, в которой он выступает. Райкин поворачивал голову в сторону кулис и спрашивал кого-то: «Какая организация?..» Как бы услышав, ответ, он произносил в докладе: «Детский дом номер такой-то…» и продолжал говорить о том и о сем в заведенном уже духе. Повторялось это несколько раз: название организации он никак не мог удержать в голове. И в самом конце доклада, когда в зал бросались слова «Да здравствует…», Райкин делал короткую паузу и снова обращался за кулисы: «Какая организация?..» И пафосно заканчивал доклад: «Да здравствует детский дом номер такой-то!»