Аркан для букмекера - страница 9

Кривцов криво усмехнулся: «Надо уметь кошек есть. Сколько я вашего брата облапошил. На то и голова, чтобы думать. Ну и память у Володьки!»

— И это все, что ты хотел мне сказать?

— Еще чуть-чуть потерпи. Этот Липатников вскоре ушел на ипподром, и ты тоже туда подался. Через год Липатников капитан, через два — майор. И началось его триумфальное восхождение. Отношений вы не порвали, дружите семьями, ходите друг к другу в гости. Сейчас он в МВД, в Управлении исполнения наказаний. Продолжать дальше? Или ты все-таки поможешь мне в моем деле?

Информированность Синебродова поразила Кривцова.

Во время разговора референт Володьки не проявлял к нему видимого интереса, демонстративно повернулся спиной, но стоял рядом и все прекрасно слышал. Эти примочки Кривцову были известны и подтверждали его предположение о том, что друг детства не порвал с прошлым и продолжает соблюдать воровской закон: не оставаться с глазу на глаз с милиционером или пособником милиции, чтобы не быть заподозренным в доносительстве. Кривцов мнил себя великим психологом и ни на секунду не сомневался в истинности своих тонко выверенных умозаключений.

— Липатников — принципиальный мужик, против закона не пойдет, — все еще продолжал упорствовать он.

— Это уже другой разговор. Сведешь меня с ним? Дальше мои проблемы.

— Ты сам видел бумаги в Аграрном комитете Думы?

— Да.

— И что в них?

— Если коротко — ориентировка. Направление, где искать.

— Что искать?

— Так, пустячок. В общей сложности, как я понял, что-то около двенадцати миллионов долларов.

— Приличные деньги.

— Да, подходящие.

— И ты говоришь, я их умыкнул?

— Не совсем так. Но рыло у тебя в пуху.

— Конкретней можешь?

— Ты ездил в Швецию покупать лошадей?

— Ну и что?

— Вот и все. Остальное тебе лучше известно.

— И этим ты хотел меня придавить?

— Не только. Есть любопытные подробности, подтверждающие аферу, но сейчас я всего не упомню.

— Обещаешь вспомнить, если я сведу тебя с Липатниковым?

— Ну, ты за горло меня берешь. Помнишь Алика Говорова из четвертого подъезда? Он постарше нас с тобой был. Освободился по амнистии. Приехал духарной такой. Ходил — не подступишься. И вдруг исчез. Помнишь? Только в конце лета нашли. На «Филях». Выудили из Москвы-реки.

Будто ушат ледяной воды вылили на Кривцова. Еще бы не помнить Алика Говорова! Он и сейчас еще по ночам снится. Труп выловили обезображенным. Отрезаны уши, нос. На спине ножом вырезано «дятел». Стучал в зоне. Думал, грехи останутся там, а они настигли его и на воле. После этого случая Кривцов пуще всего боялся попасть в тюрьму. Этот страх висел над ним, как кувалда. Володька ударил в самую больную точку.

— Ну и гад же ты! Неужели способен убить человека?

— Страшно? Тут ты неоригинален. Грешить надо меньше.

— Кого ты собираешься вытащить из тюряги? Дружка-подельника? Я его знаю?

— Успокойся. Пацана из малолетки. Ни за что сидит. Ну, договорились?

К пятому заезду погода резко испортилась. Утихший было к утру, снова подул сильный ветер. Небо затянули низкие облака. На флагштоке возле табло, будто кнут пастуха, защелкало трехцветное полотнище. Моду вывешивать в беговые дни российский флаг ввел новый директор, но праздничности это не прибавляло.

Анатолий Михалкин, наездник I категории, скучал в падоке. Немногим меньше месяца назад его лишили езды за фальшь-пейс, и он от нечего делать наваривал в тотализаторе. Ипподромная мелюзга не решалась подходить к нему. В их глазах он был кудесник, недосягаемая величина. Издали ловили взгляд, готовые услужить, разбиться в лепешку ради возможности подойти к нему хотя бы раз в месяц и спросить:

— Кого сыграть, Анатолий Иванович?

Маэстро, казалось, никого не замечал, не интересовался происходящим вокруг, скучал и с отсутствующим видом смотрел на проминочную дорожку. В действительности от него не ускользала ни одна мелочь на ипподроме: ни настроение на трибунах, ни реплики коллег на кругу, ни нервная суета начальника производственного отдела, который челноком мотался между падоком и директорской ложей.

— Хочешь выиграть немного денег? — послышался голос.

Михалкин огляделся. Поблизости — никого.