Арлекин - страница 62

Когда зрение слегка прояснилось, я увидела, что Ричард улыбается мне. Он выглядел довольным.

- Я не был уверен, что это сработает, - сказал он, и по голосу я почувствовала, что для него это тоже даром не прошло.

Я прошептала сорванным от крика голосом:

- Это больно.

Его улыбка потускнела, но у меня не было времени беспокоиться о его задетых чувствах, потому что во мне оживилась леопардиха, словно капля яда, старающаяся найти дорогу на поверхность и просочиться наружу сквозь мою кожу.

Руки Натаниэля нашли меня, но Мика был уже тут как тут. Он обнял меня и прижал к себе. Мой зверь знал его леопарда, знал его запах и вкус. Энергия полилась в него, словно могучее горячее дыхание. Оно смыло с Мики человеческий облик, оставляя на своем пути темную шерсть, - словно рубашку наизнанку выворачивали. Превращение у Мики происходило так плавно и гладко, как ни у кого из когда-либо виденных мною оборотней. Только Химера мог превращаться легче, чем он.

Я осталась прижатой к его покрытому шерстью телу. Наполовину человеческому, наполовину звериному телу. У Тревиса было всего две формы: львиная и человеческая. У всех остальных в комнате форм было по три: животная, человеческая и промежуточная. Раньше я думала, что принять промежуточную форму может только очень сильный оборотень. Но я очень много времени проводила в обществе сильных оборотней. И теперь мне казалось, что только слабые не могут принять ее.

Мне не хватало сил даже на то, чтобы обнять сжимавшего меня Мику. Он аккуратно положил меня на пол и сам лег рядом, приподнявшись на локте. Я уставилась на его покрытое черной шерстью лицо, на необычно приятное глазу смешение человеческой и звериной формы. Его кошачьи глаза смотрелись так же уместно в этой форме, как и в любой другой.

- Ты это специально сделал? - с яростью в голосе спросил Ричард.

Мика поднял на него взгляд и переспросил тем мурлыкающим голосом, который бывал у него в звериной форме:

- Специально? Для чего же?

- Чтобы показать, что я причинил ей больше боли, заставив ее проглотить ее зверя, чем ты, приняв его.

- Я забрал ее зверя потому, что я недостаточно силен, чтобы заставить проглотить его. А еще потому, что проглатывать зверя очень больно.

- Значит, я причинил ей боль, а ты типа герой.

Если бы я не была так истощена и все тело зверски не болело, я бы попросила Ричарда остановиться, не завязывать ссору, но я слишком устала. Он разделил со мной сон. Он помог с Марми Нуар. Все так хорошо шло. Я не хотела, чтобы теперь все пошло наперекосяк. Черт, черт возьми.

- Я призвал ее леопарда, не позволив сделать это Натаниэлю, потому что я это умею.

Он отодвинулся от меня настолько, что теперь не прикасался ко мне, а потом произошло нечто чудесное.

Казалось, будто черная шерсть, словно маленькие язычки огня, разлеталась огоньками и уносилась ветром его силы, и везде, где исчезала шерсть, оказывалась гладкая кожа. Другие оборотни при превращении выглядели так, словно их разрывает и корежит, или выворачивает наизнанку. В лучшем случае, казалось, будто тело - человеческое или звериное - таяло, и изнутри проявлялась вторая форма. Но у Мики не так, Мика просто изменялся. Вот он был в промежуточной форме, а в следующую минуту уже человек. Если бы я не видела, как Химера меняет формы, как перчатки, то сказала бы, что Мика - лучший в этом деле.

Мика посмотрел на Ричарда и сказал:

- Натаниэль застрял бы в теле леопарда на несколько часов.

Я не видела лица Ричарда, потому что была повернута к Мике и подозревала, что поворот головы отнимет слишком много сил. Но я слышала недоверие в голосе Ричарда, когда он сказал:

- Обратное превращение раньше, чем через шесть часов, а иногда и больше, может плохо сказаться. Ты не чувствуешь себя обессиленным?

- Нет, - просто ответил Мика.

- Ты что, совсем сбит с толку?

- Я еще не готов вскочить на ноги, но дай мне пару минут, и я буду в полном порядке.

- Никогда не видел никого, кто мог бы так быстро превращаться туда и обратно.

- А я видел одного, - сказал Мика.

- Кто?

- Химера, - одно только упоминание этого имени заставило лицо Мики принять серьезное, исполненное тихой скорби выражение, которое я знала слишком хорошо.