Арнольд–китолов - страница 5
— Кажется, мне нужно выйти.
— Почему ты объявляешь об этом? Да еще так торжественно?
Чиму покачала зонтом. Она не двигалась с места. Следила, как прилежно, то взлетая, то опускаясь, сновала игла.
— Две обшарпанные желтые двери в конце коридора. На одной — кудрявая голова мальчика, на другой — девочки. Их можно спутать. Но Аги не перепутала и открыла дверь в…
— Арнольд, прошу вас, избавьте меня от этих подробностей!
(«Нет, — подумала Росита Омлетас, — я вовсе не обязана все выслушивать».)
— Опустим детали.
— Я так и собирался сделать. — Голос Арнольда звучал обиженно. — Я только хотел сказать, что ждал ее в умывальнике, склонившись над краном. Раковина была грязная, потрескавшаяся. Один кран вообще не работал, а другой нельзя было закрыть. Из него уныло сочилась вода. Я даже подумать не мог о том, чтобы вымыть руки.
(«Мне кажется, мытье рук не его хобби! — размышляла Росита Омлетас. — Как взглянешь на эти руки… И пальца вроде одного не хватает».)
— Мылом там даже и не пахло. Полотенце… К нему притронуться было нельзя. А зеркало такое мутное, что и лица не различишь.
(«Господи, какого лица?! Или тогда у него еще было лицо?»)
— Оконное стекло было таким же мутным, как зеркало. Да у меня и не было особого желания выглядывать из окна. Дождь все лил. Капли стекали по оконному стеклу. Во дворе смутно виднелись перевернутые садовые стулья.
Мрачное место. Скорее бы вышла Аги! Но вот она и рядом. Крутит краны.
«Безнадежно!»
Аги подержала пальцы под унылой тонкой струйкой воды. Обрызгала меня.
«Получай и ты! А теперь пойдем. Наверное, папа уже нашел столик».
Только мы собрались выйти из туалета, как вдруг послышались звоночки. Трамвайные звонки.
Росита Омлетас изумилась:
— Трамвай? В саду летнего кафе?
Чиму наклонилась к Арнольду.
— Странно, это все же странно.
— Ты что бормочешь? — спросила мама.
Чиму не ответила. Ожидая продолжения, она склонилась над Арнольдом.
Арнольд с кроткой, снисходительной улыбкой:
— Да, действительно немного странно. Как я уже сказал, мы услышали звон трамвая. Но это звонил не кто иной, как Дюри Бенда. Этот толстый мальчишка вбил себе в голову, что он сорок четвертый трамвай. Когда он приходил к нам в гости, то садился на стул и звенел. Звенел и дзинькал. Вообще–то он был тихий мальчик. Любил сандвичи с печеночным паштетом.
«Надо заправиться, — говорил он при виде еды. — Набрать горючего».
Когда у него бывало хорошее настроение, он спрашивал:
«Не поедешь со мной, Арнольд? Я отвезу тебя на конечную остановку. У меня теперь есть новая конечная остановка. Там так хорошо!»
Рассказывали, что у него был специальный маршрут из школы домой. Иногда он менял его, если вдруг движение на улицах ограничивали или вводили объезд. А раньше он был автобусом.
— Автобусом? — прошептала Росита Омлетас.
— Папа был когда–нибудь автобусом? — спросила Чиму у матери.
— Папа — автобусом?!
— Этот Дюри Бенда был уверен, что когда–нибудь снова станет автобусом, синим автобусом с белым верхом, и его долго, очень долго будут ждать на остановках. Но ждать его будут не напрасно. Каждый сможет спокойно сесть в него. И никто его не отправит раньше времени.
Дюри Бенда, бывший автобус, надеявшийся со временем снова им стать, а ныне сорок четвертый трамвай, стоял под дождем на дворе и звенел.
Аги стряхнула с пальцев капли воды.
«Сорок четвертый! Сорок четвертый пришел!»
И выбежала из туалета.
Наступила пауза. Немного погодя Росита Омлетас осмелилась:
— И она села в автобус… то есть трамвай?
Тут раздался стук упавшей шторки из деревянных реек. И послышался резкий трескучий голос:
— Села в трамвай и даже рукой на прощание не махнула!
На мгновение потемнело, будто солнце скрылось за тучу.
Из окна полетела пыль. Голос слышался из этой пыли.
— Вскочила на сорок четвертый и забыла даже, как зовут нашего друга!
— Нет, неправда! — простонал Арнольд. — Не говорите так, Йолан Злюка–Пылюка!
Да, это была она, Йолан Злюка–Пылюка. Она взлетала от падения шторок, вылетала из глубины ящиков, из лоскутьев и обрезков в шкатулках для рукоделия, из вытряхиваемых тряпок, ковров, взметалась от хлопанья дверей, скрипела в ржавых замках, летела, приносимая сквозняками. Летела, летела вместе с пылью. Ибо сама она была пылью. Иногда в облаке пыли вырисовывался ее насмешливый профиль, мелькала линия искривленного рта, вяло повисший локон, сверкал острый взгляд. Или ничего не было видно, только слышался трескучий голос.