Артековский закал - страница 12
…Просигналили и двинулись наши автобусы, поплыли назад пустые палатки, кипарисовая стража, столовая, детская станция. Море сердито плескало о берег, пенились волны, будто обижаясь на ребят, с которыми успели свыкнуться.
Ребята из окон махали руками:
— До свидания, Артек!
— Прощай, Аю-Даг!
— Мы к вам ещё приедем!
Исчезла знакомая территория, но долго ещё между деревьев виднелась лагерная мачта Верхнего лагеря со спущенным флагом. Остались недопетые песни, не пройденные туристические тропы, увлекательные игры и походы. На глаза набегали слёзы, горько было на душе. «Один раз в жизни пришло счастье побывать в Артеке, — думал я, — и подлая война оборвала его. Почему именно на нас остановилась стрелка?»
Дорога стала подниматься в гору. Исчезла мачта, а потом и море. На перевале оно вновь заблестело синевой, ещё и ещё раз, а потом спряталось навсегда.
Вздохнули приунывшие пионеры, и полилась сначала несмело, а потом увереннее знакомая мелодия:
Каждый вкладывал в песню свой смысл: ведь мы действительно отправлялись в далёкий поход по неизвестному маршруту.
В Симферополе на привокзальной площади ребята разместились на своих вещах, укрылись в тени, ожидая посадки. Я купил в киоске последний выпуск «Иллюстрированной газеты», на страницах которой были военные корреспонденции. Непривычно было их видеть, до сих пор с трудом верилось, что где-то идёт война, падают убитые, рушатся дома. Но газета сурово напоминала о страшном обрушившемся на людей горе.
Я так увлёкся чтением, что не заметил, как вокруг утих детский говор, установилась тишина. Подняв голову, я понял причину: все ребята уснули. Кто в тени, кто на солнышке, присев на вещи, были покорены великой силой лагерного режима дня — абсолютом. Меня тоже клонило в сон, и я, решив размяться пошёл на перрон. В товарные вагоны садились красноармейцы в новом обмундировании, но без оружия, у командиров висели кобуры.
Послышалась команда:
— Вторая рота на посадку шагом марш!
Голос показался сильно знакомым, я подался вперёд и рассмотрел командира.
— Андрюша! — крикнул неожиданно я, узнав своего бывшего вожатого.
— Что, узнал, говоришь? — заметил он меня. — Артек тоже грузится? — интересовался он.
Я смотрел широко раскрытыми глазами на командира и замечал изменения: лицо стало строгим и сосредоточенным, весь — подтянутый, с чёткими движениями.
— Да, скоро и мы будем грузиться, а сейчас все сидят на площади и выполняют абсолют лучше, чем в лагере.
— Конечно, привычка — дело великое, иногда даже во вред человека, — многозначительно ответил Андрюша.
Я решил признаться:
— Андрюша! Вы меня извините, я в лагере плохо о вас думал, когда вы нам о войне рассказывали, — и я поведал наши сомнения.
Он положил горячую руку мне на плечо:
— Ничего, брат, это не страшно. Теперь каждый видит себя в ином свете. Война людей наизнанку вывернула, — сразу видно, кто чем дышит. Вы тоже скоро всё будете понимать, а пока сила инерции удерживает вас на старых рубежах. А я не обижаюсь.
Подошёл сержант, доложил, что рота закончила посадку.
— Ну, прощай, брат! Счастливого вам пути!
Он пожал мне руку и быстро пошёл к вагону.
— Счастливого и вам пути! — крикнул я ему вдогонку.
Через несколько часов проехали Перекоп, утром поезд катился по полям Украины. В полдень подъезжали к Харькову. На небольшом полустанке почти в самые окна заглядывали подсолнухи, шелестела широколистая кукуруза, зеленели грядки картофеля, лука. Всё было таким близким и родным, что захотелось выпрыгнуть в эти грядки и напрямик бежать домой, где ещё, я был уверен, меня встретят родные мать, отец, братья.
Я вышел из вагона, сбежал с насыпи подошёл к склонившемуся подсолнуху, стал смотреть на шмеля-работягу — тот ползал по желтому диску. Раздался пронзительный гудок паровоза — я даже вздрогнул от неожиданности: что делать — прятаться или бежать в вагон? Поезд потихоньку тронулся, из окон смотрели знакомые вопросительные лица ребят, и я не смог уйти вот так просто, убежать от дорогих мне людей, потянуло в этот шумный разноликий коллектив. Я изо всех сил побежал к своему вагону.