Ашт. Призыв к Жатве - страница 59
Мишка соединил перед грудью узкие кисти рук, ладонь к ладони и прикрыл веки, словно не перед штурвалом «призрака» сидел, а изображал монаха, медитирующего на залитой солнцем, верхушке горы.
— А если откажусь? — отстраненным тоном спросил. — Мне нужны гарантии, что ты меня не бросишь.
— Сейчас все-таки вызову твоего дядю-гомика, будут тебе гарантии. А скорее сниму ремень и всю задницу отделаю, сидеть не сможешь, — хмуро пообещал Сорак.
— Так нечестно, — обиделся Мишка.
— Зато практично и справедливо, — возразил Сорак. — Ну, будем сопли жевать, или ломаться и цену себе набивать, как девка? Прокладывай.
Пацан вздохнул, распахнул бесстыжие глазенки и со вздохом положил ладони на пульт, словно хотел услышать что-то неуловимое, неподвластное другим смертным, кожей.
Сорак бегло осмотрел показатели приборов. Вода в норме, силовые и гравитонные показатели тоже, планетарные двигатели норм, тяга отличная.
— А знаешь, почему Ашт нет ни в одном справочнике? — Мишка обернулся.
Сорак пожал плечами.
— Потому что Ашт, Перекрестный мир, находится по ту сторону Черной Дыры.
— Что?! — гневно возопил Сорак.
Гаденыш совсем за дурака его держит, или как?!
— Да шучу я. Просто секретная информация, субординируются. Проще реагировать нужно, напарник!
— Я тебе не напарник!
— Это мы еще посмотрим! — белозубо улыбнулся Мишка.
Крик Алекса, полный невыразимой боли и тоски, окрасил воздух вокруг во все оттенки красного, разливаясь, если приглядеться, мельчайшими каплями красной жидкости, подозрительно напоминающей кровь. Трея попыталась вдохнуть, но что-то жидкое и тягучее, и почему-то горячее обожгло еще на вдохе, и женщина замерла. Вдохнешь немного глубже — захлебнешься, если раньше не скрутит от ожога легких.
Хуже всего было то, что Алекс продолжал кричать, и его голос, как краснота пространства на капли, распадался на целую симфонию непонятных, не слышимых в обычном режиме звуков, как бывает, когда включаешь замедляющий режим при прослушивании документальной записи.
И преобладает почему-то неприятная, режущая слух буква «ы». Она идет фоном, с нее начинаются и ей заканчиваются все остальные звуки.
Ыыыыыы тыыыыыыэээээ рэээ ыыыыыйаыаыаыаыаыаыаыыыыыы — стоит в ушах Треи, и в этот момент женщина готова на все, лишь бы Алекс перестал кричать.
Он орет, он воет от боли, и, хоть Трея не видит его лица, она з н а е т, как исказила родные, любимые черты судорога, чувствует, ощущает прикосновением ума, каждую складку и морщину, словно ведет по коже подушечками пальцев, с л ы ш и т, как в последний раз, на прощание, вздрагивает жилка, вздувшаяся на шее!
Черная дыра! Почему этот последний раз никак не кончится!!
Если она не дышит, то когда же, бесструктурный кварк, она, наконец, задохнется?!
Слушать, как кричит Алекс, становится невыносимо, губы Треи раскрываются, и изо рта женщины тяжелым комком гулко падает на пол хриплый, глухой полукашель-полустон.
И Трея просыпается.
Здесь не так слышно, как Алекс кричит. Как будто кричащего мужа накрыли звуконепроницаемым полем, и пока оно, наподобие одеяла, неравномерно опускается по сторонам от его долговязой плечистой фигуры, до Треи доносится все тот же вопль, но уже рвано, неровно.
Трея с силой трясет головой, прогоняя остатки сна.
Алекс не может кричать.
Он умер.
Он никогда больше не будет кричать.
Ему. Уже. Не больно.
Почему же она не может не думать о том, как больно было тогда, когда кричал?!
Попытавшись привстать, Трея дернулась от острой боли. Титаническим усилием женщина подавила стон, и в один момент вспомнила все, что произошло.
Вспомнила, как люто тошнило после силового анабиоза, и, хотя это было вчера, Трее кажется, что кисловатый запах еще стоит в воздухе, а горло по-прежнему жжет.
Вот, значит, чем объясняется этот сон — горло действительно горит, а что до разлитой в воздухе крови, отпечаток, оставшийся в восприятии Треи после забав Эрика.
Эрик… Так зовут того пирата, с бородкой, который выбрал ее в качестве личной игрушки. Куклы.
Они с девочками не успели отойти от силового анабиоза, как их тут же поволокли к нему. Ту, что помладше, беленькую, пришлось бы волочь волоком, ноги совсем не держали бедняжку.