Аспекты духовного брака - страница 38

Повторяя древнюю мудрость, автор «Логико-философского трактата» (его другие работы цитируются в десятикнижии Кастанеды) утверждал, что смерть не бывает для человека событием, поскольку ему не дано пережить свой исход. До тех пор, пока оно не случилось, проверить это нельзя, можно только поверить (как странно, от одной графемы, этой втиснутой в префикс палочки с закруглением, зависит уразумение важнейших вопросов), но применительно к Кастанеде резкая максима бесспорной не кажется. Из небытия он сделал компоненту своего существования, при жизни впустив в себя смерть и, наряду с этой самой так называемой жизнью, подвергнув ее каждодневному испытанию, по крайней мере в двояком смысле. Путь воина, приводил он слова Дон Хуана, заключается в том, чтобы вести себя так, будто ты уже умер. Не отрешенность, не безразличие к миру, даже не атараксия стоиков, а (за)предельность уже избавившегося от страха внимания или, скажем иначе, — святость. Ведь святость предполагает тройственность внимания, терпения и ясности, невозможных в положении, когда ум и глаз, цепляясь за наружные свойства, в них видят единственную глубину, во имя которой живущие обременяются и мечтают отсрочить финал.

Неизвестно, насколько Кастанеда приблизился к этому идеалу, но ему удалось преуспеть в другой составляющей жизнесмертия — в стирании личной истории и пребывании за околицей видимого, в области объективного, где человека не уловить ни фотокамерой, ни магнитной пленкой, ни чем-либо иным, призванным время остановить, выудив воина из внеперсональной реки. Такая невидимость равна смерти при жизни, и отправленный в Мексику пепел не стал уничтожением тела. Пепел вообще не сказал ничего нового этой коже, костям и стремлению к всеприсутствующей анонимности. Он был в этом теле всегда — не предвестием неизбежного финиша, но в качестве актуальной инобытийственности. Просто в последние дни и недели его легкость обозначилась чуть заметней, развеянней, невесомей. Кастанеда умер, как жил, если считать, что помимо воинских троп безраздельного долга его волновала гармония пластики, облика и осанки.

Адепты нашли в нем посредника между мирами, вожатого в темных лучах подземелий и высокогорий, мага, чьи книги, повествуя об истине и ее формах, несли их в себе, были их доказательством и заветом. Инвективы и разоблачения врагов складываются в одиссею подложной судьбы и хитрого, в корыстных целях, обмана, вдвойне гадкого от настойчивости, с какой автор им пользуется. Согласно хулителям, он провирался во всем, что должен был помнить и знать назубок. Забыл об умении пумы взбираться на дерево, исказил чистый образ галлюциногенных грибов и растений, выказал столь грубую неосведомленность в ландшафте пустыни Сонора, что оставалось лишь вздрогнуть от нахлынувшего подозрения: он не был там никогда, и Дон Хуана не было тоже.

Ответ поищем в книгах его, где Карлос, хроникер и послушник, изводит наставника злополучным вопросом: скажи, Дон Хуан, вот когда мы парили с тобой или, допустим, скакали вчера над холмами, это было такое же существование и та же реальность, что и в момент, когда мы, к примеру, ходим, едим, разговариваем и не сомневаемся в действительности наших поступков и ощущений? Насколько различаются эти события, или природа полетов сходствует с обыденной прозой явлений, но отчего же так трудно уверовать в чудо, подкрепленное правдой боли и счастья? И в который раз это выслушав, индеец, как заповедано обычаем магов, начинает глумливо смеяться, а отхохотавшись, рассуждает о неисповедимости всех различений, коли тебе недоступны различие и фатальная родственность свойств и модусов бытия (он изъясняется по-другому, но смысл именно этот, непримиримый). Если я правильно интерпретирую их бесконечный диалог, устами героя автор хочет сказать, что по ту сторону реального и нереального находится состояние подлинности, и стоит проникнуться им, как замирают прения о плотской или миражной сущности Дон Хуана, о факте и вымысле в мексиканской пустыне. По итогам дискуссий обоюдополым смиренницам культа вручат сладкую весть о нелжи, для усомнившихся будет отдельное угощение. Каждому воздастся по вере и разуверенью его, а Кастанеда пребудет с подлинностью своего литературного опыта, выраженного в десяти книгах.