Ассистент клоуна - страница 12

— Я вам устрою суд! — злобно пообещал не злой в общем-то Костиков. — Я вам устрою такой суд, что это будет самый настоящий Страшный суд.

— А кого судить будем? — спросил Антошка, не переставая жонглировать шариками.

— Как это кого? Расхитителей собственности. Доигрались. Уже люди исчезают.

— А я-то что ворую? — удивился Антошка. И демонстративно проглотил шарик.

— Вот! — ухватился Костиков. — Где теперь шарик?

— Вот! — в тон ему ответил Антошка и достал шарик из кармана. После чего, сделав обиженное лицо, отошел в сторону.

— Что за праздник? — поинтересовался опоздавший факир Пеструшкин, заявившийся с питоном на шее. — А премиальные будут?

Тут у Костикова в голове, видимо, что-то щелкнуло. Или переклинило. Он вспомнил, что всякое собрание, даже если это товарищеский суд, всегда начинали с чего-нибудь жизнеутверждающего и положительного. Короче, — с праздником. Так было раньше. Правда, все прежние праздники отменили, а с новыми у Костикова не все ладилось. Тем не менее выработанный десятилетиями инстинкт победил, и Костиков, не ко времени и не к месту, к тому же неожиданно для самого себя ляпнул:

— С наступающим праздником Пасхи, дорогие товарищи! — И, помедлив, добавил: — Христос воскресе!

— Воистину! — откликнулось собрание. А громче всех — никогда не расстающаяся с иконкой вахтерша Клавдия Петровна.

— Я не согласный, — заявил руководитель конного аттракциона Магомадов. — Какой такой пасхи-шмасхи? У нас в горах старики так говорят: или человек уже умер, тогда он уже умер. Или человек не умер. Если человек умер, тогда он умер. Даже если его убили. А если не умер, тогда пока не умер. Или девка есть — или девка нет. Кто докажет?

— Возражаю, — возразил капельмейстер Ясикович. — Решительно.

— Он не человек! — возмутилась Клавдия Петровна. Но так, что никто не понял, о ком она говорит — о Магомадове, Ясиковиче или Иисусе Христе.

— Слушайте, мы тут бога судить будем или убийцу и расхитителей? — пискнул из угла лилипут Альфред, прячась за дрессировщицу коровы Маргариту. — И вообще, где присяжные? Кто прокурор? А адвокат? Забыли? И кто, в конце концов, подсудимый? Ипсиланти-то уже забрали.

Костикова все эти юридические премудрости лилипута Альфреда озадачили, потому что он точно помнил, что никаких таких отдельно взятых адвокатов, прокуроров и присяжных на товарищеских судах не было. Там все были прокуроры. А кто не был прокурором, тот был подсудимым. Правда, иногда прокуроры и подсудимые так быстро менялись местами, что было не разобрать, кто есть кто. Но Костиков не был бы Костиковым — основателем и основанием акробатической пирамиды, если бы его ставили в тупик такие мелочи.

— А свидетелей? — гневно возразил он, пытаясь перекричать трубный глас неожиданно завопившего слона. — Тоже забрали? А пособников? Некоторые из нас с ним постоянно вели тайные беседы, знали, чего замышляет, но не предупредили. А это тоже уголовно наказуемо. — И он недвусмысленно посмотрел на меня. — Что он тебе говорил?

— Да ничего особенного. Сказал, что мы все живем в зеркале. Все. Вот… От Иисуса Христа до Соньки… И что он, вроде как зеркало это куда хочет, туда и ставит. Больше ничего не говорил. Он вообще пьяный был.

— Вот оно! — выдохнула Клавдия Петровна. — Я предупреждала: антихрист среди нас! Антихрист! — И зашлась в молитве.

— Лилипут прав, — заявил Коля Секвойский. — Лилипут всегда прав. Если это суд, то кто подсудимый? Я подсудимым быть не согласен.

— Я тоже, — поддержала его хорошенькая акробатка Анжела, свесившись с трапеции, как павиан с ветки.

— Внимание! — выступил вперед Ясикович. — Я вам скажу истинную правду: все воруют!

— Вар-р-руют! — хором поддержали его сразу три попугая из соседних клеток.

— Му-у-у-у! — возмутилась дрессированная корова влюбленной дрессировщицы Маргариты.

— Кто ворует? — испугался электрик Семеныч.

— Ты воруешь. Сам говорил, что твоя искра не туда ходит. А куда она ходит? У нас уже никакого электричества не осталось.

— Сам ты воруешь, — обиделся Семеныч.

— Что я ворую? — удивился Ясикович. — Музыку? Так музыку нельзя украсть. Она общая. Искусство принадлежит народу. А то, что все вокруг пропадает, — это таки факт.