Астрофил и Стелла. Защита поэзии - страница 22

; природными, как Лукреций или Вергилий в "Георгиках" [164]; астрономическими, как Манилий или Понтано [165]; историческими, как Лукан [166]: и кому он не по вкусу, пусть ищет вину в своем суждении, лишенном вкуса, а не в изысканной пище изысканно поданных знаний.

Но поскольку создатели второго вида ограничены изучаемым предметом и не могут вольно следовать за собственным воображением, то поэты они или нет — пусть спорят грамматики, мы же перейдем к третьим, настоящим поэтам, из-за которых в первую очередь и начат был этот разговор. Между теми и этими такая же разница, как между низшим сословием художников, которые лишь перерисовывают лица, увиденные ими, и высшим сословием художников, которые, подчиняясь единственно своему разуму, с помощью красок одаривают вас тем, что более всего достойно лицезрения: таков решительный и печальный взгляд Лукреции [167], казнящей себя за чужую вину, да и писана здесь вовсе не Лукреция, потому что художник никогда ее не видел, а видимая глазу красота добродетели. Эти третьи [168] и есть те, которые должным образом подражают, чтобы научить и доставить удовольствие, и, подражая, они не заимствуют ничего из того, что было, есть или будет, но, подвластные лишь своему знанию и суждению, они обретаются в божественном размышлении о том, что может быть или должно быть. Именно их как первых и благороднейших по справедливости можно назвать vates, именно их чтят величайшие умы разных прекраснейших стран, называя упомянутым уже словом "поэт", ибо они воистину творят, подражая, и подражают, ведомые двумя целями: доставить удовольствие и научить. Они доставляют удовольствие, дабы побудить людей к восприятию той добродетели, от которой, не получая удовольствия, те сбежали бы, как от незваной гостьи, и учат, то есть заставляют людей свести знакомство с добродетелью, на которую они обращают их внимание. Это благороднейшая цель, к которой когда-либо было направлено познание, и все же находятся праздные глотки, облаивающие поэтов.

Творения этого вида подразделяются на более мелкие подвиды, и самые значительные из них Героический, Лирический, Трагический, Комический, Сатирический, Ямбический, Элегический, Пасторальный и некоторые другие. Одни называются соответственно своему содержанию, другие — типу стиха, поскольку большинство поэтов имело обыкновение наряжать свои поэтические творения в метрические одежды, которые называются стихами: именно наряжать, так как стихотворчество есть лишь украшение Поэзии, но не ее суть. Много было прекраснейших поэтов, которые никогда не писали стихами, зато теперь у нас хватает рифмоплетов, недостойных называться поэтами. Вспомним, например, Ксенофонта, который подражал столь совершенно, что оставил нам под именем Кира effigiem justi imperil — изображение справедливого владыки (как сказал о нем Цицерон [169]), сотворив таким образом безупречную героическую поэму. Подобно ему Гелиодор сочинил изысканнейшую картину любви — "Феаген и Хариклея" [170]. А ведь оба писали прозой. Я говорю это затем, чтобы показать, что не рифма и не метр — характерный признак поэта, как не длинная мантия — адвоката, и даже явись он в суд в доспехах, все равно он будет адвокатом, а не воином. Только созданные воображением поэта недюжинные образы добродетелей, пороков и прочего, неотрывные от доставляющего удовольствие учения, и есть то отличие, по которому должно узнавать поэта. Но, несмотря на то, что поэтический сенат выбрал одеяние из стихов как самое достойное, если содержание Поэзии не имеет пределов, то и в манере она не может быть ограничена, лишь бы поэты не произносили слова (как в застольной беседе или во сне), — будто ненароком вылетают они изо рта; каждый слог в каждом слове нужно тщательно взвешивать в соответствии с достоинством предмета.

Теперь настало время оценить этот третий, последний вид Поэзии по его воздействию на людей и потом рассмотреть его подвиды. Тогда, коль скоро ничто не вызовет осуждения, то, я надеюсь, и приговор окажется более благоприятным. Очищение разума, обогащение памяти, укрепление суждения и освобождение воображения — это то, что обычно называется нами учением; под каким бы именем оно ни являлось и к какой бы ближайшей цели ни было направлено, конечная его цель — вести и увлекать нас