Атаман Метелка - страница 23
— Чего тянуть-то? Хоть бы червячка заморить.
— Видно, губернатора поджидает… его превосходительство господина Кречетникова Петра Никитича.
И тут за окном раздался заливистый перезвон колокольчиков.
— Наконец-то! — облегченно вздохнули гости. — Прибыл, знать, сам Петр Никитич.
Все бросились к окнам. Некоторые выскочили на крыльцо. У деревянных приступок остановилась враз измученная тройка. Из крытой коляски выскочил фельдъегерь. Сильно шатаясь и бесцеремонно расталкивая столпившихся на крыльце гостей, он ввалился в залу. Фельдъегерь был пьян. Обведя собравшихся мутным взглядом, он прокричал:
— Лошадей! Где смотритель?!
К нему подскочили, стали объяснять, что это не почтовый ям, а имение сенатора Бекетова.
— Бекетова? Плевал я на Бекетова! Мне лошадей!..
Тут показался сам хозяин. Он слышал последние слова гонца и пришел в бешенство. С покривившихся губ сорвалось:
— Меня ругать! Так я тебя проучу. Плетей! Арапником его!
Произошла страшная сумятица. Фельдъегерь кинулся с пистолем на сенатора. Преосвященный Мефодий, крестясь, бормотал:
— Господи, помилуй! Господи, помилуй!
Гости в оцепенении замерли. Лишь Васятка ястребом метнулся от стола и тонким телом загородил Бекетова.
Фельдъегерь сплюнул, шагнул в сторону, пошатнулся и рванул со стола скатерть. Хрустальные вазы, супницы, бутылки с вином разлетелись вдребезги. Ужас гостей сменился яростью. За истребление желанного обеда они готовы были разорвать буйного фельдъегеря.
Но вдруг раздались звуки роговой музыки, и в стене справа раздвинулись огромные створки, а за ними предстала роскошная пиршественная зала.
Даже не верилось, что убранные бухарскими скатертями столы могут выдержать такое изобилие всяких кушаний и всевозможного хмельного пития.
Вот ведь какую шутку выкинул хозяин! Теперь всем стало ясно, что фельдъегерем был обряжен кто-то из дворовых и подослан самим Бекетовым.
Едва гости уселись за столы, музыка смолкла. Бекетов поднял над головой бокал с вином и задорно провозгласил:
— Не обессудьте меня, дорогие гости, за долгое томление. То не в обиду вам учинил, а токмо с единой целью — чтоб еще приятнее и желаннее был данный стол…
— Виват! Виват! — прокатилось по залу.
Гости восторженно смотрели на Бекетова. Экий чудодей. Да разве упрекнешь за подобную метаморфозу — сделать своего кучера фельдъегерем.
— Первый тост за ее императорское величество… за самодержицу всероссийскую…
Вновь грянула музыка. А Бекетов то и дело поглядывал на дверь. Он ждал губернатора, надеясь, что Кречетников все же посетит его. Не прибыть на такой званый обед, куда съехались почти все астраханское дворянство, именитые купцы, — вызов для сенатора немалый.
Для него больше и затею с фельдъегерем придумал, для него и залу расписать велел. Бекетов самодовольно ловил завистливый говор, раздававшийся после первых кубков. Гости растерянно глазели на стены, обтянутые крашеным холстом. На холстах — опаловое, мерцающее небо, экзотические пальмы, серебристые аметистовые воды ручья. Все написано с какой-то детской упрощенностью, но с неизгладимой печатью свежести, радости, любования прекрасным, диковинным миром. Необычными казались и плещущаяся рыба, и острая морда собаки, и лань, убегающая в чащу леса.
— Что и говорить, изрядная живопись.
— Видно, знатных рисовальщиков заполучил Никита Афанасьевич из Петербурга.
— Денег-то, поди, стоит немалых…
— Да уж нам не тягаться…
Бекетов, откинув в кресле дородное тело, слушал завистливый шепоток, радовался этому шепоту и сожалел лишь об одном — не слышит этого говора губернатор Кречетников. Гордо вскинув голову, хозяин обвел взглядом захмелевших гостей и спросил в упор:
— Думаете, заморских живописцев нанял? Думаете, деньги платил?
Притихло застолье.
А сенатор, повернувшись назад, подозвал стоявшего у дверей мальчишку, того самого, который заслонил Бекетова от «фельдъегерского» пистоля.
— Васятка писал! По немецким гравюрам делал, а краски сам подбирал! — почти выкрикивал сенатор.
Тонкокостный, тонколицый Васятка наклонил рыжекудрую голову. Уши пылали маковым цветом, руки в растерянности теребили края бархатной куртки. Гости недоверчиво воззрились на мальчишку. Неужто этот неокрепыш мог расписать стены, да так, как и не всякий изограф