Атомные уходят по тревоге - страница 26
Здесь все было иначе, и, наверное, не только ему, конструктору, было немного не по себе уже от сознания того, что мощные ракеты совсем рядом: стоит отдраить люк, и можно потрогать рукой холодный металл чудовищной сигары. Огненный смерч, таящийся до поры до времени в их стальном чреве, не отделен от людей мощным бетоном наблюдательных пунктов: только кажущаяся несолидной в таком деле сталь пусковых шахт должна была принять на себя и выдержать бушующее пламя. То, что при нажатии кнопки яростно вырвется на простор, не найдет простора.
Жизнь всегда вносит поправки в расчеты, и, кто знает, сколь существенными — не роковыми ли — эти поправки окажутся?
Конструктор прошел по отсекам, придирчиво всматриваясь в лица людей, словно проверяя и себя и их. Кажется, спокойны. Хотя — черта с два. Разве в таком деле можно быть спокойным? По взглядам, ненароком бросаемым на него, можно было прочесть немые их вопросы: «Ну как, товарищ конструктор, переживаешь? Уверен в своем детище? Все проверил?»
Только ответить на такое способен лишь сам пуск. И они это знали не хуже его, потому и напряглись в ожидании, сжали нервы, озабоченно поглядывали на часы — сколько времени осталось до неизвестной им минуты «икс», когда ожидание кончится и наступит первая разрядка.
Звонко прогремел в динамиках голос командира:
— Боевая тревога!..
Пока боевые части докладывали о готовности, конструктор прошел в центральный пост.
Стрелка хронометра стремительно приближается к черте.
Пять секунд.
Три…
Две…
— Пуск!
Все, что создано на лодке умными руками человека, подчинено этой секунде. Все! И мастерство, сила, знание, опыт людей — тоже воплощены в ней.
Командир нажимает красную кнопку.
Вздрагивает корпус лодки.
Страшный рев прокатывается над океаном.
Электроника и автоматика — они стремительно выводят ракету на заданный курс.
Ее уже ничто не собьет с курса.
Удар ее будет неотвратим.
Удар по невидимой отсюда цели, которая находится во многих сотнях или тысячах километров от этого моря…
Когда они получили подтверждение, что цель поражена, конструктор сказал командиру:
— Устал я что-то сегодня. Пойду отдохну.
— А ужин?
— Не хочется.
— Неудобно как-то.
— Почему? Я же не голоден… И не стесняюсь…
— Я все же пришлю ужин с вестовым вам в каюту.
— А вот на это не согласен. Принципиально. Я здесь — как все. И делать для меня исключения не позволю.
— Ну, вас не уговоришь, с какого боку ни подступайся, — проворчал командир. — Счастливо отдыхать…
— Спасибо…
Городок еще спал, когда лодка возникла из мглы на линии ближайших створных знаков.
Вначале тускло мелькнули, как бы осторожно нащупывая дорогу, ходовые огни. Потом темной громадой обозначился увеличивающийся с каждой минутой силуэт субмарины, черные тени людей на рубке. И белое пятно за их спинами прояснилось развевающимся на резком колючем ветру полотнищем флага.
Поземка зло крутила по пирсу, бросая в лица людей обжигающую ледяную крупу. Небо и черная вода с сиреневой кромкой припая еще были одним туманным целым.
Офицеры поеживались от резкого ветра, неуклюже переминались, чтобы хоть немного согреться, но, когда из подъехавшей машины вышел Сорокин, кое-кто опустил воротник шинели, а кто-то поправил запорошенную снегом шапку: флот есть флот, и негоже показывать хоть минутное отступление от флотского шика, настолько вошедшего в плоть и кровь моряков, что где-то стало уже нормой поведения, несоблюдение которой, тем более при начальстве, свои же товарищи сочли бы если не бестактностью, то бескультурьем.
А громада лодки становилась все ближе и ближе. Вот уже на рубке ясно различаются знакомые лица, а на корме и носу — оранжевые спасательные жилеты матросов.
— Подать швартовы. — Команда доносится сквозь завывание ветра, надсадный стон моря.
Концы летят на пирс. Тут же подхватываются ловкими руками, намертво закрепляющими их на стальных кнехтах.
И сразу все и отрывистые слова команд, и разбойный посвист снежного заряда, и летящий с моря гул — тонет в рванувшейся с пирса мелодии. Ее впервые слышали эти скалы, хотя и родилась она не сегодня и не вчера и каждый, стоящий сейчас и на пирсе и на рубке субмарины, с далеких огненных лет помнил слова, которые угадывались за этим торжествующим, широким, как моряцкая душа, ритмом: