Авантюристы гражданской войны - страница 14
«Метрополя»[129], начинают гоготать заранее. Но хохотом не смутишь этого неугомонного благообразного старика с внешностью президента Лубэ[130]>{11}.
Проворно взбегает он на эстраду. Какие-нибудь шесть месяцев назад румын Матиэску разливался здесь в Легаровских[131] руладах; а сегодня звучат вегетарианские призывы к добру, к уничтожению всякой власти и всякой собственности, всякого террора и всякой злобы…
«Что думал по этому поводу Христос?» — саркастически перебивает иссиня-бледный от перманентной внутренней злобы Бухарин.
«Можно и об Иисусе», — сыпятся священные тексты.
«Прекратите балаган», — хрипит Мартов[132]. И среди общего воя, хохота, брани, веселый румяный матрос Донской[133] (который еще через три месяца бросил в Киеве бомбу в фельдмаршала Эйхгорна и сам повис на площади в Липках) вкладывает в рот три пальца. Разбойничий соловьиный посвист…
Настает очередь председателя — невозмутимого Свердлова[134]. В кожаной куртке, в кожаных штанах, изумительно похожий на штопор, иерихонским голосом возглашает Свердлов: «Гильотинирую прения…»
Карелин бежит на крайний левый фланг и со страстной жестикуляцией что-то говорит своему соседу, Александру Ге. Колесо вертится.
С момента установления советской власти в среде московских анархистов немедленно произошел раскол. Часть — немногочисленная и невлиятельная — встала на «советскую платформу» и послала своих депутатов во Всероссийский Ц. И. К. В качестве лидеров она имела Владимира Карелина и Александра Ге. Идеи, тактика, логика и этика — все наполняющее жизнь партии — зарождалось в приплюснутой лысой голове Александра Ге. Маленький, сморщенный, в неизменной черной косоворотке, самое странное впечатление производил этот безнадежно запутавшийся человек.
Бегали острые глазки, дергалась щека, и он пытался доказывать Ленину и Троцкому, что «железные батальоны не нужны пролетариату, ибо сила его в организованных усилиях всех рабочих…» Ленин презрительно почесывал бороденку, Троцкий угрожающе намекал на «слабые головы, слабо сидящие на безвластных плечах», а сам Ге[135]…
Ге не пренебрегал ни советскими курульными должностями, ни кулуарами особняка Берга в Денежном переулке, где расположился немецкий посол граф Мирбах[136]… По крайней мере, когда, собираясь выпускать анархическую газету, Ге пришел звать в сотрудники теоретика-анархиста, профессора А. А. Борового[137], тот, не смущаясь присутствием двух свидетелей, резко сказал: «Я не собираюсь пропагандировать анархизм за счет германского посольства!»
«У каждого свое отношение к целесообразности», — слабо улыбнулся Ге и немедленно ретировался>{12}.
Вскоре его близость к Мирбаху стала секретом Полишинеля[138], повсплывали подробности военных лет, и Александр Ге удалился на Северный Кавказ.
Лето 1918 застало его секретарем совдепа и диктатором Кисловодска[139]. Здесь, в гостинице «Гранд-Отель», наполненной паническими беженцами, он повел широкую жизнь. Средства получались от доброхотных приношений королей нефти, банков и биржи, заброшенных революцией в Кисловодск и пытавшихся брильянтами, табакерками и шампанским задобрить всесильного секретаря и смягчить ужасы минераловодского террора.
С первых же дней выяснилось, что Александр Ге и сам является лицом подчиненным, совершенно пасуя пред Ге Ксенией — его женой.
Интеллигентная, талантливая, редкая красавица и редкая умница — Ксения Ге вписала новую страницу в историю русских женщин. Повеяло сюжетами Карла Гоцци[140], роковыми венецианскими масками, ядовитым ароматом мемуаров Казановы[141].
Певица, музыкантша, художница, авантюристка с явно выраженными садическими наклонностями — она сплотила вокруг себя, в своем «художественном салоне», весь цвет буржуазии и аристократии. На ее вечерах присутствовали великие князья, завершившие здесь славный цикл, начатый гибелью «Петропавловска» и кутежами в Мукдене[142]. К ее посредничеству прибегали министры, банкиры, генералы, промышленники. Выступали знаменитые артисты; оперная примадонна, помнившая огни Ковент-Гардена и цветы «La Scala»[143], считала радостью и гарантией жизни спеть романс на Soiree