Авеню Анри-Мартен, 101 - страница 16

Их губы слились в поцелуе с такой жаждой, которая рождается либо от большой любви, либо от длительного воздержания. К Леа относилось скорее последнее. После похорон отца к ней не притрагивался ни один мужчина, за исключением Франсуа.

Повиснув на нем, она прерывисто дышала, перемежая свои поцелуи с короткими вскриками. Будь сейчас ночь, Франсуа Тавернье овладел бы Леа прямо у грязной стены в грязном подъезде, дверь которого была, к счастью, закрыта. Однако в любой момент кто-нибудь мог войти с улицы или же спуститься сверху, из частного ресторана.

Не без труда он освободился из объятий девушки.

— Послушайте, давайте уйдем отсюда. Поедем ко мне.

— Нет… Сейчас…

Голоса, послышавшиеся с лестницы, вернули Леа к действительности. Перестав сопротивляться, она позволила ему увлечь себя на улицу.

Леа проснулась и, что-то промурлыкав, сладко потянулась. Несмотря на головную боль, особенно в висках, чувствовала она себя прекрасно. Сев на постели, она огляделась и натянула на обнаженные плечи вигоневое покрывало, лежавшее на огромной кровати среди смятых простыней. Глядя на этот беспорядок, она улыбнулась. Забавное место! Здесь было что-то от чердака, пещеры или юрты кочевника. Толстые полотнища темно-красного бархата, прикрепленные к балкам потолка, свисали по обе стороны самой широкой, какую когда-либо видела Леа, кровати. Напротив этого сибаритского ложа горел в просторном камине яркий огонь. Перед очагом — очень красивый ковер, на котором были разбросаны подушки и одежда. Языки огня отбрасывали на балки подвижные тени. За пределами этого светлого пятна все терялось во мраке.

— Я как будто подвешена во времени и пространстве, — вслух произнесла она.

Звук собственного голоса, прозвучавший в тишине комнаты, нарушаемой только потрескиванием огня, удивил Леа и вернул ее к реальности.

«Вот он какой, грех», — подумала она. Эта мысль ее рассмешила, поскольку ее понятие о грехе было одним из самых нестойких, и это с самого детства, несмотря на Катехизис, который мать заставляла ее перечитывать каждый день, и на проповеди дяди Адриана, которые она слушала в соборе Бордо.

— Как же вы сейчас красивы, — произнес голос из темноты.

— Франсуа, где вы прячетесь? Я вас не вижу.

Зажглась лампа под зеленым абажуром из матового стекла. Позади нее за большим столом, заваленным книгами и бумагами, сидел Франсуа Тавернье. Он встал и подошел к кровати. На нем был длинный, украшенный вышивкой, халат, делавший молодого человека похожим на монгола и подчеркивавший резкость черт его лица.

— Что это вы так вырядились?

— Ах! Леа… я думал соблазнить вас этим декадентским нарядом. Увы, мне это не удалось.

— Откуда он у вас? Очень красивый.

— Несколько лет назад я привез его из Кабула. Это подарок афганского принца — церемониальное платье, которое раньше носили министры. В Афганистане суровый климат, и поэтому платье очень теплое. С начала войны зимой я ношу дома только его.

— Так это от холода вы развесили все эти полотнища вокруг кровати?

— Да, но как только работа была закончена, я понял, что воссоздал в большом масштабе любимую обстановку своего детства: стол в столовой моих бабушки и дедушки, казавшийся мне тогда огромным, и свисающую до пола красную скатерть, под которой я любил играть, представляя себя бедуином, ханом, пиратом или работорговцем.

Леа посмотрела на него с таким удивлением, что он расхохотался.

— Но я же был мальчишкой, как и все остальные.

— Да, конечно, — сказала она, тоже засмеявшись. — Но мне очень трудно представить вас ребенком.

— Это еще одна вещь, которая нас различает; мне совсем нетрудно видеть в вас маленькую девочку, какой вы были совсем недавно, а в некоторых случаях остаетесь и до сих пор.

Он сел на кровать, глядя на девушку с трогательной нежностью. Она непроизвольно прильнула к своему возлюбленному и потерлась носом о его шею.

— Мне нравится ваш запах.

Он нежно обнял ее, наслаждаясь ее первым ласковым словом, имевшим для него такое же значение, как и признание в любви. В устах чувственной женщины слова «я люблю ваш запах» казались ему словами «я люблю вас», произнесенными влюбленной женщиной. У него не возникло даже желания подшутить над ней. Прекрасно понимая хрупкость этого момента и зная непостоянство Леа, он наслаждался этим мгновением счастья и не смел заговорить из страха разрушить объединившее их очарование.