Авеню Анри-Мартен, 101 - страница 7
— Леа, Леа, это ты? — послышался слабый голос за медленно открывающейся дверью.
В проеме показалась Франсуаза. Наброшенное на плечи покрывало не скрывало ее заметно округлившегося живота.
Альбертина обернулась:
— Что ты здесь делаешь? Доктор запретил тебе вставать.
Не слушая тетю, Франсуаза, протянув руки, направилась к сестре. Покрывало соскользнуло с плеч, открыв худобу ее тела и большой живот, округлость которого подчеркивала слишком тесная ночная сорочка.
Они бросились в объятия друг друга.
— Ах! Леа… Спасибо, что ты приехала.
Леа проводила ее в спальню, где было чуть теплее, чем в маленькой гостиной.
Оказавшись в постели, молодая женщина схватила руку сестры, поднесла ее к губам и прошептала:
— Ты приехала…
— Успокойся, дорогая, тебе может стать хуже, — сказала Альбертина, поправляя подушки.
— Нет, тетя, счастье не может причинить боли. Леа, расскажи мне все. Все, что произошло в Монтийяке.
Проговорив два часа, сестры все никак не могли наговориться.
Леа не хотелось расставаться с теплой и мягкой постелью, в которой она нежилась с тех пор, как проснулась. Мысль о том, что надо вставать и одеваться в этом холоде, была для нее невыносима. Ах! Остаться бы в этой теплой постели до конца зимы… до конца войны…
Она с удивлением вспомнила, какую радость испытала вчера вечером, вспоминая с Франсуазой счастливые дни их детства. За несколько минут они обрели согласие, которого раньше не знали. Сестры расстались, испытывая такое чувство, будто вновь нашли друг друга; однако они старательно избегали затрагивать занимающий обеих вопрос: рождение ребенка и будущее Франсуазы.
Раздался стук в дверь. Это была Эстелла. В руках она держала поднос с завтраком.
— Как?! Чай, настоящий сахар! — воскликнула Леа. — Как вам это удалось?
— Это первый раз за три месяца. В твою честь! Нам его принес друг мадам Мюльштейн… Он, кажется, писатель.
— Рафаэль Маль?..
— Да. Господин с очень дурными манерами. Как-то я видела его на террасе у «Де-Маго» с молодым немецким офицером. Он шептал тому что-то на ухо и обнимал за талию. Все с омерзением отворачивались от них.
Леа с трудом скрыла улыбку, которую старая служанка вряд ли поняла бы.
— Я рассказала об этой сцене хозяйкам и посоветовала больше не принимать этого господина, — продолжала Эстелла. — Но мадемуазель Лиза ответила, что я во всем вижу плохое, что господин Маль — истиный джентльмен и что только благодаря ему мы еще не умерли от голода. А мадемуазель Альбертина сказала, что внешний вид бывает обманчив. Что вы об этом думаете?
— Я очень плохо знаю месье Маля, Эстелла. И, тем не менее, скажу тетушкам, чтобы они были поосторожнее с этим господином.
— Я поставила в ванной чайник с теплой водой и включила электрический радиатор. Он не очень хорошо работает, но хоть немного нагреет воздух.
— Спасибо, Эстелла. Я бы лучше приняла ванну.
— Ванну!.. Вот уже несколько месяцев, как она ни разу не наполнялась. Раз в неделю мадемуазель ходят в баню.
— Ах! Хотела бы я это видеть! Наверное, они даже не осмеливаются раздеться, чтобы войти в воду.
— Нехорошо насмехаться над ними, мадемуазель Леа. Жизнь здесь очень тяжела. Нас преследуют холод и голод. А еще страх.
— Чего вам бояться? Вы ничем не рискуете.
— Кто знает, мадемуазель. Помните ту даму, со второго этажа, к которой ваши тетушки иногда заходили на чай?..
— Мадам Леви?
— Да. Так вот, за ней пришли немцы. Она была больна, так они вытащили ее из постели и увезли прямо в ночной рубашке. Мадемуазель Альбертина обратилась к господину Тавернье…
— Тавернье?..
— …и попросила его узнать, что с ней стало.
— И что же?
— Через несколько дней он пришел, весь бледный, на него было страшно смотреть.
— Что он сказал?
— Что ее увезли в Дранси, а оттуда в лагерь в Германию вместе с тысячью других людей, в основном женщин и детей. Квартиру мадам Леви заняла какая-то актриса, которая живет на широкую ногу и принимает у себя немецких офицеров. Они устраивают страшный шум, но никто не осмеливается пожаловаться, все боятся репрессий.
— Когда господин Тавернье был здесь в последний раз?
— Около трех недель назад. Это он убедил ваших тетушек, чтобы они взяли Франсуазу к себе.