Август - страница 46

Из Рима Антоний и Цезарь Октавиан, твердо решившие окончательно покончить с тираноубийцами, отправились вместе, но в Диррахии Цезарю пришлось задержаться из-за болезни. Такое уже случалось с ним в 46 году, когда он не смог вместе с Цезарем отправиться в Испанию, и снова случится несколькими годами позже, когда его будут ждать в Навлохе. Упорство, с каким он стремился нагнать Цезаря в Испании, и тот факт, что в Навлох он все-таки прибыл, заставляют искать причину его задержек в пути не в трусости, а в том, что он действительно страдал от какого-то заболевания, обострявшегося в определенное время года. Неудивительно, что в решающие моменты жизни под влиянием нервного напряжения симптомы болезни усиливались. Сырая македонская осень и обилие болот в местности, где предстояло разыграться сражению, окончательно свалили его с ног, хотя он всей душой рвался в бой. Ни для кого не оставалось секретом, что именно поставлено на карту. Что восторжествует, свобода или монархия? Если бы победили республиканцы, его ждала неминуемая смерть. Он понимал это так же хорошо, как и то, что ему не миновать гибели, если Антоний одержит над врагами победу без его участия. Возможно, в один из этих дней и состоялся его разговор с неким фессалийцем, который поведал ему, что встретил на глухой тропе призрак Цезаря и этот призрак предсказал разгром республиканцев.

И пока разум его пребывал в смятении, а тело страдало от боли, в природном миропорядке все, казалось, пришло в полный разлад. Ходили слухи, что недавно родился ребенок с десятью пальцами на каждой руке. В небе над Римом проносились метеоры, а солнце, по утрам не спешившее вставать, появлялось к вечеру, а потом светило до поздней ночи. В пустующих садах Цезаря и Антония то и дело слышались звуки боевых труб и бряцанье оружия. Но и здесь, в Македонии, творились странные вещи. Над лагерем Кассия и Брута стаями кружили ястребы, то ли предвещая удачу (как когда-то Ромулу, а потом и Цезарю), то ли предвкушая скорый пир, который сулила им готовая разразиться братоубийственная бойня, подобная той, что столкнула Ромула и Рема и завершилась основанием Рима.

Шестью годами раньше, в Фессалии, в битве при Фарсале сошлись войска Цезаря и Помпея. И хотя Фарсалу и Филиппы разделяло немалое расстояние, жителям Рима оба эти места казались расположенными едва ли не по соседству. Для поэтов и вовсе оба названия сплелись в единый страшный образ. Земля в окрестностях Филипп, и так напитанная римской кровью, снова готовилась принять обильную дань.

В конце концов Цезарь Октавиан нагнал Антония, но болезнь помешала ему принять участие в первой битве, которая состоялась в начале октября и завершилась разгромом армии Кассия и самоубийством полководца. Перед сражением, прислушавшись к совету врача, которому приснился вещий сон, он покинул свою палатку. И враги, убежденные, что найдут его в этом убежище, остались ни с чем. Следующие три дня он отсиживался в болотах. Его сподвижники Меценат и Агриппа, спеша смыть с командира подозрения в трусости, утверждали в своих мемуарах, ныне утраченных, что он перенес жестокий приступ водянки.

Решающую победу над Брутом 23 октября 42 года одержал снова Антоний. Брут, как и его друг Кассий, покончил с собой. Прежде чем проткнуть себе сердце мечом, он процитировал стих из трагедии Еврипида, произносимый Гераклом:

Это была надгробная речь над республиканскими ценностями. В те же дни другой молодой человек бросил свой щит, который мешал ему бежать, чтобы позже написать:

Этого воина, который посмертной славе предпочел жизнь, звали Квинт Гораций Флакк, а нам он известен под более коротким именем Горация. Ему было тогда 23 года, и он, как и многие другие, совершил ошибку, выбрав не тот лагерь, — ведь в Истории прав всегда тот, кто побеждает. Тот факт, что под одним и тем же знаменем сражались такие разные люди, как Брут и Гораций, служит ярким свидетельством царившей тогда моральной смуты. Истинный стоик Брут, словно явившийся из прошлого — того прошлого, что окончательно умерло в день его собственной гибели, являл собой полную противоположность Горацию — человеку, которому вскоре предстояло стать певцом эпикуреизма и дилетантства, типичного «нового римлянина», чье рождение состоялось в разгар кровавой битвы, навсегда определив его отвращение к насилию и любовь к спокойной жизни