Август - страница 63
О своем участии в этой войне Цезарь рассказал в «Мемуарах», постаравшись предстать перед читателем талантливым и отважным полководцем. Во время одной из стычек он получил ранение при попытке перебраться с деревянной башни на крепостную стену осажденного города. Этот подвиг, вовсе не обязательный для главнокомандующего армией, должен был убедить готовых поверить ему сограждан в его отчаянной храбрости.
После ряда успешных сражений он на несколько месяцев вернулся в Рим, где по его приказу были возведены статуи в честь Октавии и Ливии. Он также добился для обеих женщин права распоряжаться своим имуществом без надзора опекунов и права на неприкосновенность, какой пользовались плебейские трибуны и весталки. Подобных почестей не знала ни одна римская женщина со времен матери Гракхов Корнелии[97]. Таким образом, Октавия, покинутая и преданная мужем, превращалась в глазах римского народа в фигуру почти священную. Оскорбить Октавию — а никто не сомневался, что рано или поздно Антоний дойдет до прямых оскорблений — отныне значило совершить святотатство. Что касается Ливии, которой достались не меньшие почести и которая вряд ли согласилась бы их лишиться, то она составила с Цезарем также священный брачный союз, своим римским достоинством возвышавшийся над незаконным и погрязшим в восточном разврате союзом Антония и Клеопатры. В тщательности, с какой Цезарь создавал идеальный образ себя и своих близких, еще раз проявилось его поразительное умение не упускать из виду ни одной мелочи. Священный ореол, которым он покрыл себя и обеих женщин, превращал их в членов своего рода земной и светской триады, сопоставимой с царившей в Капитолийском храме небесной триадой, состоящей из Юпитера, Юноны и Минервы.
Уладив это важное дело, он вернулся к иллирийской кампании. Поначалу он выступил в Галлию, намереваясь заняться покорением Бретани, которое не довершил Юлий Цезарь, однако не проделал и половины пути, когда стало известно о новом восстании в Далматии. Ему пришлось повернуть назад. Победы, одержанные в этой войне его помощниками, в частности, Агриппой, укрепили его личную славу и помогли уравновесить сомнительные успехи, достигнутые Антонием.
Психологическая война между ними вспыхнула с новой силой в 33 году, когда истек срок действия триумвирата. Ни Цезарь, ни Антоний больше и слышать не желали о компромиссах. У Антония действительно скопилось немало серьезных претензий к зятю, который всячески чернил его в глазах римских граждан, представляя отъявленным распутником. Шекспир, почерпнувший эти сведения у Плутарха, вкладывает в уста Цезаря такой монолог:
И далее:
На что Антоний отвечал письмами, выдержанными в не менее резком тоне:
«С чего ты озлобился? Оттого, что я живу с царицей? Но она моя жена, и не со вчерашнего дня, а уже девять лет. А ты как будто живешь с одной Друзиллой? Будь мне неладно, если ты, пока читаешь это письмо, не переспал со своей Тертуллой, или Терентиллой, или Руфиллой, или Сальвией Титизенией, или со всеми сразу, — да и не все ли равно, в конце концов, где и с кем ты путаешься?» (Светоний, LXIX).
Мы уже говорили о любвеобильности Цезаря Октавиана. В Древнем Риме это качество вовсе не считалось порочным, при условии, разумеется, что в адюльтер не оказалась замешана замужняя женщина. Между тем Цезарь не отказывал себе и в таких удовольствиях, и Ливии (которая у Светония называется Друзиллой) приходилось мириться со многими соперницами — женой Мецената Теренцией (Терентиллой) и женами некоторых других друзей ее мужа. Сторонники Цезаря, понимая, что замолчать его любовные похождения невозможно, пытались хотя бы приуменьшить их негативное значение и заявляли, что Цезарь волочится за женщинами не ради прихоти, а из политических соображений, добывая через любовниц сведения о подлинных умонастроениях своих друзей.