Айдарский острог - страница 13

Некоторое время возница мучился сам и терзал несчастных оленей, а потом произошло странное. Нарты как бы сами собой приподнялись, продвинулись вперёд и оказались на ровном месте. Кирилл тут же утопил ногой в снег якорь-тормоз и вскочил на ноги. Позади саней на снегу стоял пленный казак и криво ухмылялся:

— Хреново ездишь, Кирюха! Правей брать надо было — вдоль стеночки.

То, что служилый его узнал, странным не было — Кирилл достаточно долго исполнял роль писаря в Коймском остроге, в лицо его знали многие. Сам же он служилых и промышленных различал плохо — все они были усатые-бородатые, разглядывать и запоминать их никакого желания (да и нужды!) у писаря не было. Данная же человеческая особь никакими особыми приметами не обладала, разве что голос показался знакомым — с ним было связано какое-то воспоминание. Кирилл поворошил слегка память, ничего там не нашёл и спросил просто так — для коммуникации:

— Развязался, что ль, служилый?

— А то! Молод ты, паря, волков старых в полон брать.

— Полегче, дядя! — чуть угрожающе проговорил учёный и незаметно (якобы) прихватил левой рукой ножны, чтобы легче выдернуть тесак. — Шустрый такой ты мне не очень нужен.

— Знамо дело! — охотно согласился пленник. — Так ить должок за тобой имееца!

— Кому я должен — всем прощаю!

— Ослобонился давненько я, Кирюшка, — продолжил служилый. — Сколь раз по дороге мог тя живота лишить, да взял грех на душу — пожалел разбойника. Грех-то не малый — не отмолить теперь!

— Слышь, ты! — озлобился учёный и, уже не стесняясь, ухватился за рукоять ножа. — Ещё раз Кирюшкой меня назовёшь, отправлю в гости к Богу как есть — без покаяния!

Он мог бы добавить, что сам, по сути, спас служилому жизнь. Что по этике нормальных людей убивать своего спасителя, мягко выражаясь, невежливо. Только Кирилл был уже не тем наивным мальчиком, который год назад думал, что средневековые соотечественники встретят его с распростёртыми объятиями. Общение с «аналогами» российских землепроходцев не прошло для него даром — он понял, что у них своя этика. Она проста как мычание: лижи зад сильному, целуй палку, которой тебя бьют, а вот слабого втопчи в грязь — это не грех, это норма. Кирилл давно и твёрдо усвоил, что данными людьми движут лишь страх наказания и корысть. Точнее, первое регулирует второе. Всяким там гуманизмом и любовью к ближнему здесь и не пахнет. «Какова же мотивация поступков вот этого конкретного конквистадора? Вернуться к своим для него есть прямой резон, поскольку он — единственный — защищал обоз. Награды за это, наверное, не положено, но и наказания тоже. Тогда в чём дело? Побоялся схватиться врукопашную со мной — молодым парнем? Не похоже... Может, просто „понты кидает“? Или что? А ну-ка, проверим!»

— А долги я всегда отдаю — по-христиански, значит, — заявил Кирилл. — И тебя не обижу, служилый!

— Ой ли?

— Ага, не сомневайся, — кивнул учёный. — Одарю по-царски: пошёл вон, псина!

— Чо-о?!

— А вот то: свободен, падаль острожная!

Нарты тронулись вперёд, а казак остался стоять на снегу. Кирилл сжимал в левой руке клинок и косился на бывшего пленного — что он станет делать?

Пять метров, десять, пятнадцать...

— Ей, Кирилл... Матвеич!

— Ну?

— Ты бы... Эта...

Кирилл остановил упряжку и задумался. Взгляд его зацепился за обрывок ремённой верёвки, которой он когда-то привязал руки пленного к настилу нарты. «Испортил аркан Тгаяка, сволочь! Он его перерезал чем-то... Чем? » Следующую мысль учёный даже обдумывать не стал, а сразу приступил к её исполнению:

— Что «эта»? К своим не хочешь? Со мной ехать желаешь?

— Ну...

— Почему?

— Дык... Хучь и нехристи вы... Только шкура своя подороже воеводской милости станет!

— Ладно... Это мы после обсудим! А сейчас, если ехать со мной хочешь... Раздевайся!

— Чо?!

— То! Одёжку-обувку скидывай и в кучку складывай. Не бойся, не отберу — посмотрю только.

— Эт зачем?

— Не твоё дело! Раздевайся!

— Дык, зябко ж...

— Потерпишь — это недолго. Или я дальше поеду, а ты обратно топай.

Нижнего белья на служилом не было — ходил он, как туземец, в одних шкурах. Без одежды выглядел вполне прилично — сутулый, мускулистый, без всяких жировых накоплений. Впрочем, здесь это было скорее недостатком, чем достоинством — худому бегать, конечно, легче, но запасы на случай голодовки отсутствуют. На груди кудрявились довольно густые седые волосы, да и весь экстерьер свидетельствовал о том, что данное тело принадлежит не юноше, а мужику, которому под сорок.