Айсолтан из страны белого золота - страница 13

Айсолтан пытается сказать что-то, успокоить мать, но та уже не слушает дочь, ей хочется вылить все, что накопилось на сердце.

— Вы теперь все такие. Сын Джерен тоже не лучше тебя. Думаешь, Джерен приходила от сына? Он тоже против стариковских обычаев. «Стариковские обычаи, стариковские обычаи…» Да что я тебя — за семидесятилетнего бая третьей женой отдаю? Или, может, мне калым за тебя получить хочется? «Стариковские обычаи»! Разве я тебя молиться-поститься учу, талисманы на шею вешаю, яшмаком рот закрываю, к святым на поклонение гоню? А? Что молчишь? Я твоего счастья хочу, вот что! На свадьбе твоей пировать хочу. Или, по-вашему, и свадьба — тоже «стариковский обычай»? Что ж это за жизнь — без тоя, без праздника? Или вам и праздник не в праздник, если мать на нем повеселится? Кто вас этакому научил? Я что-то в советском законе такого не видела. Может, ты думаешь, что сын Джерен хуже тебя? Может, у него ума нет? Может, он неграмотный? Может, он слепой, глухой, урод, калека? Или ты еще очень мала замуж итти? Может, тебе хочется с ребятишками на улице играть?

Айсолтан прикрывает ладонями уши:

— Ой, ой! Ну, хватит уж, мама, хватит! Уймись!

— Если голос мой так режет уши моей родной дочери, если у нее есть другой советчик, так пропади я пропадом, чтобы сказала еще хоть слово!

Айсолтан вскакивает, бросается к матери, обнимает ее, прижимается щекой к ее щеке.

— Мама, дорогая, — говорит Айсолтан, — я знаю, что ты воспитала меня и сделала человеком. Ты и наша партия и советская власть. Я знаю, что ты всегда хотела мне только добра. Что тебе по душе, то и мне по душе. Твоя печаль — моя печаль, твоя радость — моя радость.

Нурсолтан одной рукой вытирает глаза, другой гладит волосы дочери. Если слезы и выступили опять на глазах у Нурсолтан, то это уж от радости. Она крепко прижимает к себе дочь.

В эту минуту за ее спиной раздается детский голосок. Девочка лет восьми, ухватившись за ветку дерева, которое растет на границе между двумя участками, и подпрыгивая от радости, передает возложенное на нее важное поручение.

— Нурсолтан-эдже! Нурсолтан-эдже! — кричит она. — Вас и Айсолтан мама к себе зовет. Мама сказала, чтобы вы скорее приходили. — И, не дожидаясь ответа, убегает.

Выскользнув из объятий матери, Айсолтан снова опускается на ковер. Голосок девочки еще звенит в ее ушах. В другое время Айсолтан, услыхав такое приглашение, не стала бы над ним задумываться, сказала бы просто: «Ну что ж, мама, пойдем». Но сейчас ей опять припоминается встреча в хлопчатнике, и какая-то непривычная робость и смущение овладевают ею. Да еще этот разговор с матерью! Айсолтан думает: «Ну, как я теперь взгляну в лицо Бегенчу и Джерен-эдже? Как сяду есть плов из одной с ними чашки?» Но сердце Айсолтан рвется туда, в этот дом, и она не знает, что сказать матери, на что решиться, — ей и страшно пойти в дом к Бегенчу и больно от этого отказаться. Сама не зная зачем, Айсолтан берет чайник и выливает из него в пиалу последние капли.

А Нурсолтан, наоборот, совсем успокоилась и как нельзя более довольна приглашением, Она быстро убирает с веранды посуду, набрасывает на голову белый шелковый платок и оборачивается к дочери:

— Ну, доченька, пойдем!

Айсолтан делает вид, что уже забыла о приглашении.

— Куда это, мама?

— Как куда? Ты что же, не слыхала? Джерен зовет.

Айсолтан поудобнее устраивается «а подушке, словно уже решила не итти к Джерен, и, хотя сердце у нее щемит, говорит спокойно:

— Зачем я пойду туда? Это как-то неловко. Лучше ты иди одна.

— Ну вот еще что выдумала: ловко — неловко. Видели! Теперь, где не нужно, на нее стыд напал. Вставай, пойдем!

— Да мне просто не хочется итти туда.

— Ну-ну! А еще ругаешь стародавние обычаи! Где же твои хваленые новшества? Нет, дочка, знаешь, говорят: „Незваный — не лезь, а приглашенный — не гнушайся“. Вставай, вставай! — И Нурсолтан тянет дочь за руку.

Айсолтан легко вскакивает на ноги. Слова матери с стародавних обычаях задели ее за живое, она слышит в них справедливый упрек, и это заставляет ее решиться. А может быть, просто очень уж тянет ее в этот дом?