Азеф - страница 14
А вот чтобы вынудить правительство к этим реформам, необходим террор, решительный и безоглядный. Бурцев вспоминал дворцовые перевороты XVIII века. Под его пером возникали имена старинных заговорщиков, таких как граф Пален. А пропаганда… В широкую пропаганду он особенно не верил. Какая пропаганда в несвободной стране?
Бурцев был, в сущности, не революционер, а «либерал с террором». Так его называли. Он особенно не возражал. И, естественно, его идеи вызывали резкую критику — и слева, и справа. Некоторые просто боялись — и не зря: после первого «Народовольца» Владимир Львович был арестован в Лондоне за «подстрекательство к убийству лица, не состоящего в подданстве Его Величества» (разумелся Николай II). Отсидев год, он выпустил еще три номера журнала. В последнем — горячо приветствовал («Браво, сербы, браво!») садистское (с глумлением над трупами) убийство короля Александра и королевы Драги, осуществленное Драготином Димитриевичем, известным как Апис: тем, который 11 лет спустя организовал выстрел в Сараеве.
Но это было потом. А в 1897 году Бурцев получил одно-единственное письмо с выражением согласия, поддержки и благодарности за ценные мысли и с предложением содействия. От Евгения Филипповича Азефа.
К тому времени Азеф уже отошел от эсдеков и перешел к народникам. Это был простой расчет: сведения о поклонниках террора и наследниках народовольцев были интереснее полиции; марксистов она пока что боялась меньше. Книга Бурцева заинтересовала Азефа как осведомителя. Четыре года ловивший мелкую рыбешку, он инстинктом хищника почуял жирную, полнокровную жертву.
Но возможно, дело было не только в этом. Судя по дальнейшей эпопее Азефа, парадоксальные идеи Бурцева должны были врезаться в его сознание, отложиться в нем…
Азеф предлагал Бурцеву помощь в распространении «Народовольца», обещал связать его с революционными кружками в России. Бурцев не ответил. Почему?
До этого он один раз видел Азефа — в Карлсруэ в 1893 году, издалека. Понятно, что на первый взгляд студент Политехнической школы ему не понравился (кому он мог понравиться с первого взгляда?). А рекомендации… Рекомендации были такие:
«Указывая на него, один мой знакомый тогда сказал мне:
— Вот крупная сила, интересный человек, молодой, энергичный, он — наш!
— Вот грязное животное! — сказал мне другой»>[26].
Это было как раз в момент превращения грязного животного Евно в интересного человека Евгения Филипповича[27]. В общем, Бурцев не доверился своему корреспонденту и не ответил ему.
Зато с другим идеологом возвращения к народовольческому террору Азефу удалось довольно тесно подружиться.
Речь о Хаиме Осиповиче Житловском, тоже, как и Бурцев, в юности народовольце (организаторе ячейки «Народной воли» в Витебске). В эмиграции он учился в Бернском университете и получил там степень доктора философии. Житловский был одним из основателей Союза русских социалистов-революционеров (1893) — первого предшественника партии эсеров. Под псевдонимом С. Григорович он выступал постоянным оппонентом Плеханова (Бельтова). В отличие от Бурцева Житловский отдавал должное «организации народных масс», подчеркивал, что «мы социалисты, и наше место у рабочих», признавал, что «Народная воля» слишком увлеклась террористической деятельностью, которая «в конце концов поглотила все остальные функции народовольческой программы». И все-таки «никакие стачки, никакая уличная борьба» не могут, подчеркивал он, сделать то, что делал старый добрый террор, который «дезорганизующим образом влиял на русское правительство» и «развенчивал идею неприкосновенности царской особы, беспрерывно возбуждал в народе вопрос об отношении царя к нему и будил критическую мысль»>[28].
Азефу сойтись с Житловским (и с его другом Шломо Раппопортом) помогло, возможно, еврейское происхождение. Житловский и Раппопорт были не просто выходцами из черты оседлости, как многие революционеры и многие заграничные российские студенты, — это были, что называется, хорошие евреи. Житловский был неутомимым борцом за национально-культурную автономию. Раппопорт (псевдоним С. Ан-ский) знаменит не столько как русский революционер, сколько как еврейский этнограф и фольклорист. Азефа «хорошим евреем» не назвать, но и равнодушным к еврейским делам он никогда не был. Национальные чувства, обиды, комплексы играли, возможно, не последнюю роль в его мотивации. Об этом мы уже говорили и скажем еще.