Азовский поход - страница 5

И резко, почти без разбега закрутил по освободившейся площадке серию прямых и обратных сальто и кульбитов, вспомнив молодость и островные тренировки по гимнастике. Казаки изумлённо загалдели и вытолкнули, обнаженного по моему примеру до портков, своего Проньку. Их уже явно разбирал чисто спортивный азарт. Небольшой, не шибко жилистый, но не в меру гоношистый "пришелец" и родной и привычный Пронька, шутя сминающий подковы и поднимающий коня.

М-да-а. Убивать и калечить хлопца мне явно не с руки. Казачки-то не враги. Надобно как-то обернуть всё в фарс, безобидный и беззлобный. Ну! Жоркино-Драповское "айн-цвай-квондо", помоги.

Проньша попер на меня, как паровоз с заклёпанными предохранительными клапанами. Едва успел отпрянуть в сторону, захватить ударяющую руку и потянуть вокруг себя, подставив ногу. Хлопчик со всей дури грохнулся на очищенный от камней пятачок земли. Но тут же вскочил и опять бульдозером попёр на меня. Я не стал мудрить, упал перед ним на спину и ногами перебросил его тушу через себя, слегка придержав его руки. Приземлился он совсем не удачно, врезался лицом в землю и изрядно наелся травы. Однако, это его не остановило и он попытался достать меня размашистым махаловом. Сигал отдыхает. Я крутился как чёрт, уворачиваясь от его пудовых кулачищ, однако, успел пару раз подцепить ладошкой несильно кончик его носа снизу вверх. Обычно это не смертельно, но мучительно больно и заливает слезами глаза, что и требовалось. Ибо, попади он по мне хоть раз в полную силу, тут бы и убил на месте. Наконец, мне вновь удалось подловить его на атаке и уронить на землю. Попытался взять его руку на болевой, но просто не смог пересилить силу его мышц. Тогда я тупо засветил ему в лобешник пяткой и пока он тряс башкой, легонько ткнул его сзади пальцем под ухо. Он мешком рухнул в траву и окончательно успокоился.

Досель оравшая публика нихрена не поняла и потому изумлённо замолчала.

Уронив Проньшу, я опять закрутил по площадке несколько сальто, а потом снова опустился в центре в позу лотоса и "замедитировал", из под опущенных век незаметно наблюдая окружающих.

Мыкола подошел к поверженному телу, проверил у него пульс и дыхание, потом демонстративно махнул рукой и неспеша побрёл к причаленному баркасу.

Мужики обступили Проньшу, пытаясь привести его в чувство. Как-то враз стало очень тихо. И сквозь эту тишину протопал возвращающийся от причала "братка" с полным пластиковым ведёрком воды. Молча он подошёл и опрокинул мне ведёрко на голову.

— Блин-и-н!!! Мы так не договаривались! Импровизатор хренов!!!

Переведя дух, я заорал:

— Панове! Товарищи лыцари! А не выпить ли нам по такому случаю горилки?! Мыкола, тащи баклагу!

Притихшие и онемевшие мужики стали помаленьку шевелится и гомонить. Изображающий из себя недалёкого увальня, братка вновь потопал к пристани, прихватив с собой двух ближних воинов. Ко мне притиснулся "бойцовый петух":

— А как жеж Прошка? Он ить..

— А шо Прошка? Отдыхает твой боец после бою. Небось как услышит плеск горилки в чарках, так враз опамятае! — нахально заявил я.

Ближние мужики заржали и стали окатывать детинушку принесённой водой. А я тем временем оделся и прихватил в руки брошенную котомку. Вернулся Кныш с мужиками. Он нёс на плече двадцатипяти-литровый бочонок с 68 % чачей, а в руке увесистый мешок. Помошники его тоже чего-то там тащили, напрягались. Кто-то уже расшуровывал костёр, поблизости разжигали ещё парочку, для света. Толпа расслабилась, засуетилась. Пронька наконец очнулся и сел, оглядываясь ошарашенными глазами и размазывая уже подсохшую юшку по морде. Кныш налил чачи из бочонка в ведро, что бы было удобней черпать.

В руках забрякала питейная посуда, Мыкола щедро плескал в неё пойло. Мужики принюхивались, восторженно матерились, однако пить никто не торопился. Поняв в чём дело, я почти силой отобрал у "петуха" наполненный оловянный стакан и провозвестил:

— За победу русского оружия! Да, сгинет вражья сила!!! — И залпом маханул стакан в рот. Кныш следом отдуплился.

Ну, а дальше само пошло-поехало. Вот тока оконфузились те казачки, которые решили повторить наш подвиг и "махануть" свои стаканы. Наша чача фамильярностей с собой не позволяет. Когда прокашлявшийся и прослезившийся "петух" наконец сумел перевести дух и заговорить, он выдал: