Бабье лето - страница 4
Сближение — это и есть та задача и трудность, которую несут с собой встречи. Перегородок нет, все как будто открыто. «Лучшее, что может сделать человек для другого человека, — сказано в романе, — это ведь всегда то, что он для него значит». Но встречи дают почувствовать и неизведанную глубину чужой жизни. Обычным свойством сюжета в произведениях Штифтера оказывается поэтому тайна.
Много сотен страниц спокойно текущего повествования читаются с неослабевающим интересом еще и потому, что все здесь ясно и в то же время таинственно. Что побудило Ризаха построить этот прекрасный дом? Почему это дом роз? Почему на срок их ежегодного цветения приезжают сюда гостить Матильда и Наталия? Какой смысл придается здесь этому царственному цветку? Какие, наконец, отношения связывают Ризаха и Матильду? В чем тайна их жизни? Прояснения этого читатель ждет с бо́льшим интересом, чем наконец состоявшегося по воле счастливого случая любовного объяснения Генриха и Наталии. В глуби романа, исполненного умиротворением, отгоревшие страсти. Без них безжизненно было бы это спокойствие, без знойного лета не было бы того, что за ним следует, — осени, бабьего лета, Nachsommer.
Исповедь Ризаха в конце романа производит сильнейшее впечатление потому, что вдруг будто распахнулись тяжелые двери — и перед нами душа человека. Впечатление примерно такое, как от внутреннего монолога Гёте, когда в романе Томаса Манна «Лотта в Веймаре» приходит очередь седьмой главы (не «Седьмая глава», а «Глава седьмая», называет ее автор) и нам открывается внутренний мир гения. У Штифтера в этом кульминационном месте в повествование входят другие времена и просторы — бедное детство и молодость Ризаха, его успешное учение в Вене, высокие государственные должности, особое положение при дворе, которое скромный Ризах обозначает словами: «Император стал, смею сказать, моим другом». Такие судьбы были и на самом деле нередки в истории Австро-Венгерской монархии на рубеже XVIII–XIX веков (как пример может быть назван приближенный императрицы Марии Терезии просветитель барон Йозеф фон Зонненфельд, поднявшийся из низов). В романе Штифтера есть сцена, в которой Генрих встречает на улице Вены карету, а в окне ее он с удивлением замечает своего гостеприимного хозяина в парадном костюме со звездой на груди. В самой же исповеди слабо намеченным фоном проходят антинаполеоновские войны и Венский конгресс, за дипломатическое участие в котором, очевидно, и был отмечен Ризах. На основании этих страниц, но также на основании сосредоточенности героев на устройстве жизни, гармоничном порядке в доме, в ведении хозяйства, в отношениях между сословиями (упоминается, например, что Матильда освободила крестьян и заменила оброк десятиной) австрийские исследователи относят «Бабье лето» к типу «государственного», то есть политического романа.
Но главное в исповеди Ризаха не это. Он рассказывает прежде всего о своей любви, окончившейся разрывом, потому что родители Матильды, в дом которых он был приглашен воспитателем их сына, отказались выдать за него свою дочь по причине ее молодости. Других мотивов родительского решения не названо: для героя они так и остаются прекрасными людьми. Мы, правда, вправе предположить, что причиной могла быть и недостаточная к тому времени обеспеченность и не завоеванное еще Ризахом общественное положение. Однако герой, да и сам роман не позволяют себе такого предположения: произведение исповедует «эстетику сдержанности, уравновешивания крайностей, опосредования противоположностей»[4]. Сдержанность кончается лишь тогда, когда речь заходит о самой любви, о неспособности Матильды понять отступившегося от нее героя, о боли и чувствах, не иссякших за всю жизнь.
Именно Генрих оказывается слушателем этой исповеди, именно он заслужил доверие хозяина дома роз. Случилось это, очевидно, не только потому, что Генрих стал женихом Наталии, но и потому, что он духовно созрел, продвинулся вперед в своей жизни. Сам Генрих не отдает себе в этом отчета. Его развитие так непринудительно и естественно, что он не чувствует его, как «не чувствует невиновный своей невинности, не кичится же честный человек честностью». В день венчания с Наталией дружески расположенный к нему садовник (и тут естественная связь людей, несмотря на иерархию сословий) преподносит ему прекрасный, распустившийся к торжеству цветок, выращенный не без деятельного участия жениха. Сам Генрих не вспоминает об этом своем участии и как бы не замечает себя. Удивительно, что даже его внешность остается неизвестной читателю. Отмечается лишь одежда: как и другие обитатели дома роз и дома Матильды, Генрих переодевается часто — в этом знак уважения к хозяевам общих трапез. Его жизнь течет как бы сама собой, повторяя цикл естественного развития и роста.