Бабель: человек и парадокс - страница 14
В «Учении о тачанке», говоря о разнице между одесскими евреями и теми, кого он встречает в черте оседлости, Бабель пишет: «Несравнима с ними горькая надменность этих длинных и костлявых спин, этих желтых и трагических бород… Движения галицийского и волынского еврея несдержанны, порывисты, оскорбительны для вкуса…»
Отметим, что подобные впечатления частенько бывали у евреев из обеспеченных семей, когда они по пути в Европу проезжали на поезде Галицию и другие районы традиционного проживания евреев. Здесь можно вспомнить и письма Бориса Пастернака родным, и ряд других документов. В «Шуме времени» Осипа Мандельштама сочувственно описывается черный, как жук, раввин, бегущий по улицам местечка.
В целом можно сделать вывод, что более всего Бабель стремился глубоко понять мир «иного», которому нет лучшего воплощения, чем ненавидящие евреев христиане и казаки; писатель стремился понять, могут ли сосуществовать эти два мира.
К примеру, в «Первой любви» он не просто влюбляется в соседку-христианку — они живут в соседних домах, и Бабель отмечает, что «стеклянная их терраса захватывала часть нашей земли, но отец не бранился с ними из-за этого». Кроме того, именно эта христианская семья укрыла еврейских соседей, защитив их от казачьих кинжалов, и бережно ухаживала за больным еврейским мальчиком. И когда отец мальчика молит верхового казака о пощаде — Бабель, похоже, восхищается им, даже жалея отца, — казак снисходит, и мародерствующие его товарищи отступают.
Пожалуй, отчетливее всего этот конфликт, это представление Бабеля о том, каким он хочет видеть еврея, выражены в рассказе «Рабби».
Бабель описывает еврейских учеников: «В углу стонали над молитвенниками плечистые евреи, похожие на рыбаков и на апостолов». «Рыбаки и апостолы» — аллюзия на людей иной веры (ведь некоторые из апостолов как раз и были рыбаками), и, однако же, таким образом Бабель описывает евреев.
Впрочем, для образности еврейской трагедии времен Первой мировой и Гражданской войн — это обычный прием. Вспомним «еврейских Христов» Марка Шагала, где страдания Христа символизировали трагическую эпоху конца периода Второго храма. Позже фронтовик Борис Слуцкий размышлял в очерке о Второй мировой войне о том, что гитлеровцы «сделали с родственниками Христа».
В рассказе «Пробуждение» новый друг героя — «водяной бог тех мест — корректор „Одесских новостей“… в атлетической груди которого жила жалость к еврейским мальчикам», — подобно тому, как Горький рекомендовал самому Бабелю, — посоветовал юноше отправиться в люди. Выучить названия деревьев и трав, научиться плавать, понять, как живут, дышат, любят те, о которых у Бабеля не было никаких представлений, а уж затем учиться писать.
Выход провинциального еврея в мир природы, в мир «иных» людей и особенно в спорт был одним из идеалов радикальных сионистов вроде Жаботинского, организовавших специальные еврейские спортивные клубы «Маккаби», земледельческие колонии (в частности, в Крыму) и т. д. Так на фоне нового человека, который выковывался в горниле страшных войн начала XX века, выковывался и «новый еврей», одной из разновидностей которого были и упоминавшиеся ранее «евреи-казаки» из левого сионистского движения «А-Шомер а-цаир» («Молодой страж»).
Для тех, кто ставит под вопрос подлинность автопортрета Бабеля в его рассказах, следует отметить, что в «Первой любви» и профессия, и имя страдающего отца (персонажа, который фигурирует и в других рассказах Бабеля) — подлинные профессия и имя отца писателя. Отец Исаака Бабеля торговал сельскохозяйственной техникой. Его звали Мань Ицкович Бобель (Бабель изменил фамилию в 20-м году); как и в рассказе, родители Бабеля переехали в Одессу из Николаева.
О путях товарищества между евреями и другими — в неоконченной повести «Еврейка». Здесь изображена дружба двух молодых людей — Бориса Эрлиха, студента университета, где нет процентной нормы для евреев (вынудившей самого Бабеля поступать в Киевский университет, поскольку в одесских учебных заведениях процентная норма была), и Алексея Селиванова, потомка казаков.