Бабочка - страница 5

Динамит? Нет, можно найти кое-что получше. А почему бы и не нитроглицерин? Хорошо, посоветуюсь со специалистами. Но «курицы» (так мы презрительно называли полицейских) пусть не сомневаются. Я поднесу им счет.

Мои глаза закрыты, и платок покоится на веках. Я ясно вижу чемодан, нагруженный взрывчаткой, и часовой механизм. Осторожно. Она должна взорваться в десять часов утра на первом этаже полицейского участка, что на ул. Ювелиров, 36. В это время в ожидании донесений и показаний там находится 150 «куриц». По скольким ступеням мне надо будет подняться? Тут ошибиться нельзя. Надо точно рассчитать время, чтобы чемодан попал в назначенное место непосредственно перед взрывом. А кто его понесет? Хорошо, позволю эту дерзость себе. Я подъезжаю на такси к полицейскому участку и уверенным тоном говорю двум полицейским, стоящим у ворот: «Поднимите-ка этот чемодан в зал, я приду позже. Скажите комиссару Дюпону, что это передал ему комиссар Дюбо и что он сейчас придет».

Но послушают ли они меня? А вдруг среди всей этой своры болванов я наткнусь на двух умных? Тогда провал. Надо найти что-то другое. Я ищу. Должен найти решение, которое даст мне стопроцентный успех.

Я встаю, чтобы выпить немного воды. Думал так много, что заработал головную боль. Снова ложусь. Минуты текут медленно, и этот свет, этот свет, Боже милостивый! Я смачиваю платок и снова кладу его на глаза. Мне приятно от холодной воды. Всегда буду пользоваться смоченным платком. В эти долгие часы, когда я вынашиваю планы мести, я очень ясно вижу себя выполняющим эти планы. Всю ночь и даже часть дня я мысленно брожу по Парижу, будто мой побег стал свершившимся фактом. Это произойдет наверняка. Первым делом, преподнесу счет Полину, а потом, разумеется, «курицам».

А присяжные? Эти выродки будут жить в тиши и спокойствии? Эти дохлятины уже возвратились по домам, довольные от сознания выполненного долга. Они горды и важничают перед своими буржуа.

Хорошо. Что делать с присяжными? Ничего. Эти глупцы не способны быть судьями. Если присяжный — полицейский или бывший таможенник, он ведет себя как полицейский или таможенник. А если он молочник, то ведет себя как обыкновенный человек. Обвинителю не пришлось много трудиться, чтобы подчинить их себе. Они, действительно, не несут ответственности. Я взвесил и решил: не сделаю им ничего дурного.

Описывая мысли, которые одолевали меня много лет назад и которые встают передо мной сейчас со столь потрясающей ясностью, я лишний раз убеждаюсь в том, до какой степени тишина и одиночество могут возбудить фантазию. До сумасшествия. Человек как будто раздваивается. Он способен оказаться в любом месте и в любое время. Вот его дом, отец и мать… семья, детство, этапы жизни. Эта двойственность удивительно реальна. Человек и в самом деле живет в воображаемом им мире. Прошло тридцать шесть лет, но мое перо без усилий скользит по бумаге, воспроизводя мысли тех минут моей жизни.

Нет, присяжным я ничего не сделаю. Но обвинитель? Его нельзя упускать. Для него у меня имеется рецепт, изобретенный Александром Дюма. Сделаю с ним то же, что сделали с этим типом из «Графа Монте-Кристо», которого бросили в подвал и оставили умирать от голода.

Этот юрист отвечает за все. У этого ястреба в красном все данные для того, чтобы я убил его самым страшным способом. Так и сделаю. После Полина и «куриц» займусь им и только им. Сниму виллу. В ней будет очень глубокий подвал с толстыми стенами и тяжеленной дверью.

Если дверь будет недостаточно толстой, я обобью ее матрацем. После того, как сниму виллу, подкараулю его и схвачу. В стены будут вделаны цепи, к которым я его тут же прикую. Тогда придет мой час. Я стою против Прэделя и смотрю на него из-под опущенных ресниц. Смотрю на него так же, как он смотрел на меня в суде. Картина настолько отчетлива, что я чувствую его дыхание на своем лице; мы стоим с ним так близко, что едва не касаемся друг друга.

Его глазки ослеплены светом фонаря, который я направил прямо на него. Тяжелые капли пота стекают по его искаженному гримасой лицу. Я прислушиваюсь к его ответам. Все мое существо живет этим моментом.