Бабушки на выданье, или История о потерянном времени - страница 7

– Пап, не кипятись. Я ей звонил, она меня простила.

– Николай Носов, рассказ «Огурцы». «Она меня простила»! Детский сад отдыхает! Ты чё, малыш пятилетний? А что она чувствовала, как переживала?

– Я понимаю, пап.

– «Я понимаю, пап». Скажи ещё «больше не буду». Я часто сожалею, корю себя за то, что не оставил тогда тебя с собой. И жил ты в другой, чужой стране со своей матерью, Анри и Француа.

– Для меня, отец, это не чужая страна, а такая же родная как Россия. И люди эти не чужие, а такие же родные, как ты и прабабушка Нина, – голос и тон у Владимира изменился, стал жестче. Он никогда никому не позволял делить свою семью. Да, она была у него не простой. Но его родной семьёй. – И кем бы я стал, оставшись с тобой тогда, пап, неврастеником, психом?

Георгий Борисович посмотрел на сына и ничего не говоря быстрыми шагами вышел из кабинета.

Он прошёл к себе и не раздвигая штор, уселся в удобное кресло у маленького столика, на котором теснились разные железные баночки с китайским чаем. Он не любил пить китайский чай, но вдыхать его аромат ему очень нравилось.

***

Много, очень много лет назад, когда он закончил военное училище, его направили служить, как тогда говорили, «в горячую точку». Молодой, зелёный парень мечтал, что станет героем. Так и случилось. Его дома осталась ждать его жена Марина и бабушка Нина. Когда война закончилась радости от встречи не было предела. Его сыну Вовке тогда было почти три года. Но ночью Георгий не мог спать, ему снились кошмары: война, выстрелы, резня, кровь, много крови. Он вскакивал с обезумившими красными глазами, шаря по постели руками, надеясь найти хоть свой пистолет, хоть свой нож, гранату, хоть что-нибудь! Этим он очень пугал и Марину, и ребёнка. Марина весь этот ужас терпела, записывала его к разным специалистам. Но те лишь разводили руками, прописывали успокоительные, ободряли, что со временем все это пройдёт. Она видела, что его продолжают мучить кошмары, он их всё равно видит, даже под действием убойного снотворного. Длительный приём препаратов мог вызвать привыкание, его отменяли. Опять крики, опять поиск оружия во сне. Однажды, после того, как Георгий перепугал Вовку, и он начал заикаться, Марина взяла сына и ушла жить к своей матери.

Георгий тогда всё понял. Понял, что теперь ему боевому офицеру пришла хана. От него ушла его любимая, самая любящая в мире его Марина и его сын, которого, он, сволочь, напугал. Теперь он стал пить так, чтобы ничего не помнить. Ничего. И ему удавалось напиваться до такого состояния. Рядом с ним не было его друзей. Нет, они не жили в другом городе, даже не в другой стране. Они, вообще, не жили. Все его друзья погибли на той проклятой войне в «горячей точке». Нет, не в «горячей», а адской. А он почему-то выжил. Зачем? Чтобы своим родным устроить эту «адскую, горячую точку» здесь в мирной жизни? Выходит, так!

Его любимая бабушка Нина находилась в то время в Израиле на симпозиуме медиков. Она была военным хирургом. Тогда не было сотовых телефонов и постоянно созваниваться не было возможности.

После очередного дебоша, криков, что все «гражданские сволочи», «не знают жизнь», соседи вызвали милицию. Его забрали в участок.

Проведя там несколько часов, протрезвев, он вдруг услышал: «Петров, на выход!»

В дверях стояла его бабушка, которая вернулась в тот день из-за границы и сразу же помчалась выручать своего внука. Она стояла высокая, как башня. Выражение лица у неё было… Даже сейчас вспоминать тогдашнее выражения лица его бабушки Георгию Борисовичу было жутко. Она заплатила штраф, буквально взяла его за шиворот и выволокла на ночную площадку перед милицейским участком, где стоял её старенький «Жигуль», который водила сама. В выражениях она никогда не стеснялась.

– Ты что, молокосос хренов, себе позволяешь?! Ты чё выпендриваешься?! В грудь себя бьёшь, орёшь! Три года он служил! Страдаешь, сука, да?! Ты чё свою семью позоришь? Ты чё свой род позоришь? Воевал он! А как воевали твои прадеды?! И в первую мировую, в Испании и в Великую отечественную! Сына своего уже просрал и жену! Я тебе, слышишь меня?! Не позволю, гадёныш, и меня просрать тоже! Понял?!