Багдад – Славгород - страница 63

В то время, о котором рассказывает Борис Павлович Н.И. Крылов был начальником штаба Приморской армии. В этой должности прошел от начала до конца оборону Одессы и оборону Севастополя. В начале января 1942 года он был тяжело ранен во время выезда в войска под Севастополем, и подлежал эвакуации, однако по настоянию командующего армией генерал-майора Петрова был оставлен в городе. В конце марта вернулся к штабной работе, но незалеченная рана потом всю жизнь причиняла боль. Эвакуирован из города в последние дни обороны со штабом армии на подводной лодке.

Да, таким людям позволили эвакуироваться из-под Севастополя, потому что попадать им в плен было нельзя.

Однако продолжим слушать нашего рассказчика.

«Я все понимал, но сделать ничего не мог. Что же, ведут они меня... А я все прикидываю и прикидываю: как да что? Знаю, что против нас стояли румыны, и вдруг по бойцам из группы прикрытия вижу, что это немцы. Откуда они тут взялись, куда ведут, чего от меня хотят?

Меня они не толкали, не подгоняли, на меня не покрикивали — молча схватили и молча вели. Все. Правда, перед этим сильно помяли... Для порядка, чтобы я не вздумал сопротивляться.

Приводят меня куда-то... Это же ночь. Далеко там, они долго шли по оврагам, по пригоркам, по тропам пришли в какое-то село. В помещении, куда меня завели, располагался какой-то штаб...

Я только переступил порог, как вдруг услышал вскрик, то ли радостный, то ли огорченный. Поднял голову и вижу, что в сторонке под стеной сидят три моих бойца, которые в окопе дежурили у пулемета. Я их фамилии до сих пор помню: Атчибесов, он из Освещенска{23}, и два армянина — Погонян и Антонов. У последнего только фамилия русская, а сам он армянин. Те двое были постарше, а этот, с русской фамилией, — самый молодой из них.

Не знаю, каким был мой взгляд, но на их лицах прорисовалось удивление, особенно, когда они обратили внимание на мои связанные руки.

— Что камандир, ты тоже решил драпать? — простуженно прохрипел Атчибесов.

— Сволочи вы, — это слово прозвучало тихо, но то, как я на них посмотрел, говорило о несостоятельности такого предположения.

— Наверное, он вернулся, увидел пустой окоп и пошел нас искать, а тут его и сцапали, — принялись они обсуждать между собой то, что случилось со мной.

Оказалось, что наши кавказцы за время моего отсутствия перебежали к врагу и теперь сидели тут именинниками, в уверенности, что смерть им не грозит.

Бегство кавказцев было не главной бедой, — рассказывая, Борис Павлович качал головой и старался быть объективным. — Наше положение многим казалось безнадежным и людей, лишенных гражданского долга, могло превратить в трусов. Но сдать врагу своих товарищей, все сведения о них — это уже была не трусость, а предательство. Правда, они ничего чужого с собой не взяли, не навредили спящим, просто ушли и все. Не захотели воевать.

Я не сомневался, что до моего появления их уже допрашивали, наверное, отнеслись более-менее сносно, вот они и радовались.

Ну, я тогда им там нагнул мата, этим воякам... Ведь из-за них меня тоже будут считать предателем. Понимаешь, как получилось? А на самом деле, если бы группа захвата знала, что к ним перебежали 3 бойца, так они бы меня не брали. Я же знал не больше этих перебежчиков. Немцам незачем было бы рисковать.

Я стоял посреди небольшой комнаты, сзади меня сторожил переодетый татарин, остальные прошли дальше в приоткрытую дверь. Теперь там слышались голоса, и я постарался прислушаться и понять, о чем идет речь. Говорили по-немецки. Я только понял, что этих 3-х допросили и взвешивали нужен я им после этого или нет, допрашивать меня или нет.

Но я-то понимал, что уже не нужен им! «Вот все, — думаю, — сейчас меня выведут на улицу и расстреляют. И правды никто не узнает, все будут думать, что я был заодно с перебежчиками». И так мне страшно стало! Как же так — так глупо погибнуть, да еще оболганным?! Это же невозможно!

Потом кто-то сказал, что меня все-таки надо предъявить командованию, не зря же они ходили в разведку. Мол, надо ценить свою работу, а то получится, что они не выполнили задание. А еще я понял, что утром меня отведут в гестапо.