Багровое око - страница 4

Со дня прибытия Конана в Кеми не прошло и пол-луны, как ему пришлось стать свидетелем — больше того, участником «выбора Кээ-Ту». К счастью, благодаря беседам с бывалыми приятелями, он был готов к этому испытанию, знал, как нужно себя вести, и почти не испытал страха или тревоги.

В тот день с утра Конан бродил по базару, самой большой городской площади, заполненной разноязыкой толпой народа. Он бесцельно поглядывал на груды товаров, разложенных прямо в пыли: голубоватые бритунские клинки из отличной стали; расписные фарфоровые безделушки из далекого Кхитая; свитки выделанной особым способом кожи из гирканских степей — броню из такого материала пробивало далеко не всякое копье; оленьи и медвежьи меха из Ванахейма; яркие вендийские ткани — одеяние фей, — один взгляд на которые мог лишить женщину ее и без того невеликого разума… Несколько дней назад он сам торговал здесь, напрягая глотку, чтобы перекричать сотни других торговцев, призывно расхваливал свой товар: резные украшения из слоновой кости и кушитские благовония. Чтобы покончить с несвойственным ему занятием побыстрее, киммериец почти не торговался, охотно уступал в цене и разрешал богатым стигийкам подносить к носу каждый флакончик, чтобы выбрать наиболее пленительный запах.

Неожиданно беспорядочный базарный гул стих. В воздухе почувствовалось непонятное напряжение. Купцы и покупатели с застывшими и словно схваченными неведомым здесь морозом лицами смотрели в одну сторону. Конан заметил, что четыре узкие улочки, впадавшие в площадь, как ручьи в круглое озеро, оказались перегорожены — на каждой встали по два стражника с длинными бронзовыми копьями.

В центр толпы, стремительно освобождавшей ему дорогу, в окружении таких же стражников неторопливо шествовал человек в длинном, ниспадающем до земли фиолетовом жреческом одеянии. Его голову с наголо обритой макушкой украшал золотой обруч в виде змеи, кусающей свой хвост. И макушка, и обруч сверкали под лучами полуденного солнца. На правой руке человека сидела крупная коричневая птица — она была укрыта куском темного бархата так, что виднелись лишь цепкие когти да концы острых крыльев.

Остановившись, жрец выждал паузу, обводя темными, без блеска, лишенными какого-либо выражения глазами окаменевшую толпу. В полной, неестественной тишине он произнес несколько торжественно-громких фраз. Конан был не слишком силен в стигийском наречии, но, подготовленный рассказами приятелей, все хорошо понял.

— Великий Сет и его слуги сегодня утром снизошли до своего раба, чтобы объявить, что они голодны. О позор! О страшное бесчестье! Мы позволили голодать Великому Сету, Колебателю Земли, Владыке Пучин, Сердцу Пустыни! Прости нас, недостойных! Прими нашу жертву, Великий Сет! Пусть мудрый Кээ-Ту совершит свой выбор.

С этими словами жрец сдернул ткань с головы птицы, и по толпе пронесся тихий вздох, похожий на стон. Конан увидел, что то был коршун, по-видимому, очень старый, с вылезшими на шее и боках перьями. Его круглые глаза снабрякшей пленкой век напоминали желтый лед. Жрец вытянул руку, и птица, сильно оттолкнувшись от его жилистой кисти, взмыла вверх. Несмотря на старость, крылья были еще крепки, они вознесли ее высоко над площадью и медленно кружили над замершей толпой.

Конан заметил, что ни один человек не осмеливался поднять голову, чтобы проследить за полетом Кээ-Ту. Все лица были опущены долу; те, у кого были головные уборы, торопливо сняли их. Киммериец знал, что, если хочешь сохранить свою жизнь, нужно поступить так же. Если Кээ-Ту увидит запрокинутое вверх лицо — немыслимое святотатство! — он бросится на наглеца в первую очередь. Если чья-либо голова под холодным взглядом божественного слуги будет покрыта чем-то, помимо волос, — последует та же кара. Ну, а из всех остальных голов, непокрытых, покорно склоненных, Кээ-Ту выберет те, чьи волосы отличаются от вороного блеска урожденных стигийцев: светловолосых и рыжих северян, русых немедийцев, темных, но мелко-курчавых кушитов, бреющих по-особому головы уроженцев Кхитая…

Кром наградил Конана волосами прямыми и черными, как хвост вороного жеребца, но, тем не менее, он не смог бы поклясться, что под взглядом зловещей птицы сердце его так же ровно и уверенно, как обычно, гонит по его жилам кровь.