Багровый молот - страница 25

Истина восторжествует. Она разгонит черные тучи и прольется на мир пылающим золотым огнем. В последнее время он все чаще видел перед глазами эту картину. Не во сне, наяву. Огромная площадь — наподобие мадридской Пласа-Майор[33], — со всех сторон окруженная домами в несколько этажей, с покатыми свинцовыми кровлями и стенами, выложенными розовым камнем. В дальнем конце площади — высокая башня с часами и вытянутым шпилем, острым, как наконечник копья. На площади бушует людское море, руки, плечи и туловища движутся бурыми волнами, любопытные головы всюду: на балконах и в окнах, на крышах, карнизах, на выступах печных труб. Мастеровые и слуги, живодеры и кузнецы, матроны с детьми и публичные девки, карлики, монахи, крестьяне, калеки на кривых костылях, чиновники магистрата с кислыми желтыми лицами, карманные воры, бродяги, которых ветер судьбы швыряет из города в город…

Посреди площади — свободное пространство, границы которого охраняет двойная цепь закованных в латы солдат: шестифутовые алебарды, шлемы с высоким гребнем, черно-золотые плащи наброшены поверх сияющих посеребренных кирас. Небо над площадью затянуто тучами. Страх, ожидание и надежда сияют в глазах людей, и откуда-то издалека ветер приносит на площадь величественные звуки органа.

Он, Фридрих Фёрнер, стоит на верхней площадке часовой башни и глядит вниз. Перед ним кипящее людское море и двойная цепь серебряной стражи и в самом центре, за сияющими латами солдат, — сложенный из сухих бревен огромный костер. Костер высотою в три человеческих роста, поднимающийся вверх уступ за уступом, как языческая пирамида. На вершине его корабельной мачтой вырастает гладкий сосновый столб.

И вот — пронзительный звук трубы, сухой, будоражащий треск барабанов. Новая цепь солдат надвое рассекает толпу, прокладывая широкий проход от края на середину, оттесняя зевак в стороны. По проходу ведут человека в ножных кандалах и с толстой свечой в правой руке. Его подводят к подножию костра, предназначенного для него одного, и доминиканский монах в черно-белом облачении своего ордена зачитывает длинный список его преступлений против Бога и церкви.

Толпа на площади умолкает, и в наступившей тишине отчетливо слышны лишь слова доминиканца и плывущая, ласкающая слух органная музыка. Георг Хаан виновен в колдовстве и покровительстве колдунам. Виновен в убийствах и защите убийц. Виновен в заговоре против всего рода людского. Виновен, виновен, виновен… Он не отрицает, он внимает словам приговора, склонив голову. Свеча в его руках медленно оплывает вниз, восковые желтые слезы стекают по сухим бревнам костра.

Хаан молчит, когда доминиканец дочитывает приговор. Молчит, когда его приковывают цепями к столбу. Молчит, когда пламя поднимается вверх от подножия пирамиды, и скрюченные пальцы огня с яростным ревом вцепляются ему в волосы. Он исчезает в огне тлеющей головешкой, но потом, когда костер догорает и вместо величественной пирамиды остается лишь горстка углей, тогда…

Это видение — не случайность. Георг Хаан — ключ ко всему. Его ладонь рассыпает семена зла в бамбергских землях. Его хитрость, его изворотливый ум, его лживый язык защищают ведьм от законной расправы. Можно без конца уничтожать воинов тьмы — их полководец будет посылать в бой все новые и новые легионы. Не будет конца неурожаям, болезням, внезапным смертям… Зачем колдуну яд, зачем кинжал ночного убийцы, зачем стрела, покоящаяся на арбалетном ложе? Власть над всеми земными стихиями куда мощнее и куда опаснее.

Недавно он нашел в своем кабинете рваный клочок бумаги. Чернила смазались, и написанные на бумаге слова нельзя было разобрать. Но он знал, что это слова заклинаний. Кусочек бумаги специально подброшен к нему. Разве это не знак, не напоминание о постоянной угрозе, нависшей над его головой? И разве угроза смерти не есть нечто куда более страшное, чем сама смерть? Дионисий, жестокий тиран Сиракуз, прекрасно понимал это, заставив своего вельможу весь день сидеть под подвешенным на нитке острым мечом[34].

Сейчас они хотят уничтожить его при помощи кусочка бумаги, исписанного заклятиями. Сотая или тысячная попытка, которым он уже устал вести счет. Две недели назад, когда он подходил к церкви Святого Мартина, над ним пролетела черная птица, и в ту же секунду он почувствовал дикую, невообразимую боль, как будто его голову насквозь проткнули раскаленным прутом. Кто знает, что стало бы с ним, если б святые стены не находились рядом и его не исцелила исступленная, идущая от сердца молитва?