Багровый молот - страница 46
— Тебе, видно, неймется, Георг? Везде хочешь расставить своих людей?
— Вторым кандидатом был Максимилиан Штурф. Получив должность, он тут же начал бы сколачивать оппозицию и водить шашни с Баварией. А Хинтреггер — это пес, который будет сидеть в своей будке и сторожить вверенный ему двор.
Князь-епископ провел по потной лысине пятерней.
— Учти, Георг: если этот твой Хинтреггер вдруг обделается, отстирывать его дерьмо придется тебе. Тебе! И еще: впредь никогда больше не расставляй в магистраты людей, не получив сперва моего согласия. Ты понял?
— Да, ваше сиятельство.
— Что у тебя еще?
— Известия с севера. Армия Лиги разбила датского короля при Луттере[67]. Захвачено две тысячи пленных, две дюжины пушек и шестьдесят знамен.
— Что король Кристиан?[68]
— Отступил.
— Стало быть, конец датчанам? — хлопнул себя по коленям епископ. — Тилли и Валленштайн их сомнут. Как думаешь, скоро кайзерские генералы примут ключи от ворот Копенгагена?
— Датчане спрячутся за проливом. Там их уже не достать, море — их родной дом. Но мир они подпишут в ближайшее время, в этом нет никаких сомнений.
Его сиятельство нахмурился, как будто вспомнил о чем-то.
— Когда произошла битва?
— Двадцать седьмого августа.
— Почему так долго молчал? Что-то выгадывал, скрывал от меня?
Взгляд Иоганна Георга не сулил ничего хорошего.
— Вы же знаете, как медленно перемещается по нашим дорогам почта, ваше сиятельство. Курьер может напиться вдрызг и пролежать на постоялом дворе несколько дней. Он может проиграть за карточным столом свою лошадь и подорожные деньги. Его могут убить, или ограбить, или подмешать сонное зелье в его киршвассер[69]. Будь каждый из этих слуг Гермеса умен, как столетний змей, он вряд ли бы смог преодолевать больше пятидесяти миль за сутки. Ливень, дорогу размыло — жди. Лошадь потеряла подкову и охромела — жди. На каждую милю приходится десять задержек. Разве можно после этого удивляться, что о свадьбе наследницы королевского трона мы узнаем лишь тогда, когда эта наследница уже успевает состариться и овдоветь?
Иоганн Георг вдруг булькающе рассмеялся.
— А ты хитер, канцлер, — пророкотал он, наблюдая за лицом Хаана. — Ловко все разъяснил… Вот только точит меня в последнее время этакая надоедливая крыса, зубастая крыса, все сердце мое изъела. Сначала это ходатайство: зачем, думаю, канцлер так радеет за колдовскую нечисть?.. Стой, не встревай с оправданиями; Бог с ним, с ходатайством. Спрашиваю себя дальше: канцлер ведет переписку с половиной Империи, отовсюду получает письма. Из Праги, из Имперского Суда, из богом проклятого еретического Магдебурга… А мне не говорит ничего. Хочешь не хочешь, начинаю думать, что ведет хитроумный служака игру за моей спиной. Может, курфюрсту хочет меня продать. Может — саксонцам. Может — Валленштайну. А может — всем сразу, скопом. Слыхал, небось, байку, как хитрый крестьянин одну соху трем покупателям продал?
— В следующий раз пусть эта крыса — имя которой мы оба знаем — сообщит вам что-то конкретное, а не пачкает ваш слух уличной грязью.
— На Фёрнера намекаешь? — оскалил желтые зубы фон Дорнхайм.
— Других врагов у меня в Бамберге нет.
— У любого человека врагов полно, умей только видеть, — нравоучительно заметил епископ. — Что же до остального — грязь не грязь, а смыть надо. С кем переписываешься в Магдебурге?
— Бургомистр Сигизмунд Гессе, советник Иоганн Алеманн, советник Готлиб фон Майер.
— Они католики, полагаю?
— Гессе — католик, Алеманн и фон Майер — лютеранского исповедания.
— Стареешь, Георг, умишко ссыхается, — каменно усмехнулся фон Дорнхайм. Его щеки медленно наливались злобой. — Когда при дворе узнают, что мой канцлер ведет переписку с еретиками, да не откуда-то, а из Магдебурга, этой чертовой лютеранской кафедры, через неделю сюда пришлют генерала с парой тысяч солдат. И мне быстренько отыщут замену. Старые ссыкуны в капитуле сделают все, лишь бы только выслужиться перед Его Величеством. Ты же знаешь здешний народец: рукоять ножа покажи — они и обделались.
Хаан спокойно смотрел на князя-епископа.
— Позвольте мне объяснить, ваше сиятельство.